Неточные совпадения
Мать возвратилась в капоте солнечного цвета, застегнутом серебряными пряжками, в
мягких туфлях; она
казалась чудесно помолодевшей.
Ее розовые руки благодатно плавали над столом, без шума перемещая посуду;
казалось, что эти пышные руки, с пальцами, подобными сосискам, обладают силою магнита: стоит им протянуться к сахарнице или молочнику, и вещи эти уже сами дрессированно подвигаются к
мягким пальцам.
Освещенное девичьими глазами сапфирового цвета круглое и
мягкое лицо
казалось раскрашенным искусственно; излишне ярки были пухлые губы, слишком велики и густы золотистые брови, в общем это была неподвижная маска фарфоровой куклы.
В этих мыслях, неожиданных и обидных, он прожил до вечера, а вечером явился Макаров, расстегнутый, растрепанный, с опухшим лицом и красными глазами. Климу
показалось, что даже красивые, крепкие уши Макарова стали
мягкими и обвисли, точно у пуделя. Дышал он кабаком, но был трезв.
Ее сильный,
мягкий голос
казался Климу огрубевшим. И она как будто очень торопилась показать себя такою, какой стала. Вошла Сомова в шубке, весьма заметно потолстевшая; Лидия плотно закрыла за нею свою дверь.
Самгин почувствовал в ней
мягкое, но неодолимое упрямство и стал относиться к Любаше осторожнее, подозревая, что она — хитрая, «себе на уме», хотя и
казалась очень откровенной, даже болтливой. И, если о себе самой она говорит усмешливо, а порою даже иронически, — это для того, чтоб труднее понять ее.
Карие глаза стали задумчивее,
мягче, и хотя он не
казался постаревшим, но явилось в нем что-то печальное.
Сидя в постели, она заплетала косу. Волосы у нее были очень тонкие,
мягкие, косу она укладывала на макушке холмиком, увеличивая этим свой рост.
Казалось, что волос у нее немного, но, когда она распускала косу, они покрывали ее спину или грудь почти до пояса, и она становилась похожа на кающуюся Магдалину.
Самгин подошел к столбу фонаря, прислонился к нему и стал смотреть на работу. В улице было темно, как в печной трубе, и
казалось, что темноту создает возня двух или трех десятков людей. Гулко крякая, кто-то бил по булыжнику мостовой ломом, и, должно быть, именно его уговаривал
мягкий басок...
Улицу перегораживала черная куча людей; за углом в переулке тоже работали, катили по мостовой что-то тяжелое. Окна всех домов закрыты ставнями и окна дома Варвары — тоже, но оба полотнища ворот — настежь. Всхрапывала пила,
мягкие тяжести шлепались на землю. Голоса людей звучали не очень громко, но весело, — веселость эта
казалась неуместной и фальшивой. Неугомонно и самодовольно звенел тенористый голосок...
— Да, эсеры круто заварили кашу, — сумрачно сказал ему Поярков — скелет в пальто, разорванном на боку; клочья ваты торчали из дыр, увеличивая сходство Пояркова со скелетом. Кости на лице его,
казалось, готовились прорвать серую кожу. Говорил он, как всегда, угрюмо, грубовато, но глаза его смотрели
мягче и как-то особенно пристально; Самгин объяснил это тем, что глаза глубоко ушли в глазницы, а брови, раньше всегда нахмуренные, — приподняты, выпрямились.
Расхаживая по комнате с папиросой в зубах, протирая очки, Самгин стал обдумывать Марину. Движения дородного ее тела, красивые колебания голоса,
мягкий, но тяжеловатый взгляд золотистых глаз — все в ней было хорошо слажено,
казалось естественным.
Тонкая, смуглолицая Лидия, в сером костюме, в шапке черных, курчавых волос, рядом с Мариной
казалась не русской больше, чем всегда. В парке щебетали птицы, ворковал витютень, звучал вдали чей-то
мягкий басок, а Лидия говорила жестяные слова...
Город был пышно осыпан снегом, и освещаемый полной луною снег
казался приятно зеленоватым. Скрипели железные лопаты дворников, шуршали метлы, а сани извозчиков скользили по
мягкому снегу почти бесшумно. Обильные огни витрин и окон магазинов, легкий, бодрящий морозец и все вокруг делало жизнь вечера чистенькой, ласково сверкающей, внушало какое-то снисходительное настроение.
Самгин вздохнул. Он согрелся, настроение его становилось более
мягким, хмельной Дронов
казался ему симпатичнее Ногайцева и Ореховой, но было неприятно думать, что снова нужно шагать по снегу, среди могил и памятников, куда-то далеко, слушать заунывное пение панихиды. Вот открылась дверь и кто-то сказал...
И — вздохнул, не без досады, — дом
казался ему все более уютным, можно бы неплохо устроиться. Над широкой тахтой — копия с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина в объятиях змеи, — Самгин усмехнулся, находя, что эта устрашающая картина вполне уместна над тахтой, забросанной множеством
мягких подушек. Вспомнил чью-то фразу: «Женщины понимают только детали».
«Умная», — предостерегающе и уже не впервые напомнил себе Клим Иванович; комплимент ее не
показался ему особенно лестным, но он был рад видеть Елену. Одетая, по обыкновению, пестро, во что-то шерстяное,
мягкое, ловкая, точно котенок. Полулежа на диване с папиросой в зубах, она оживленно рассказывала, прищелкивая пальцами правой руки...
Он сидел, курил, уставая сидеть — шагал из комнаты в комнату, подгоняя мысли одну к другой, так провел время до вечерних сумерек и пошел к Елене. На улицах было не холодно и тихо,
мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий на шепот. В разные концы быстро шли разнообразные люди, и
казалось, что все они стараются как можно меньше говорить, тише топать.
Неточные совпадения
Темные, с оттенком грустного вопроса глаза
казались несколько старше лица; его неправильный
мягкий овал был овеян того рода прелестным загаром, какой присущ здоровой белизне кожи.
Он взглянул на нее. Она закинула голову на спинку кресел и скрестила на груди руки, обнаженные до локтей. Она
казалась бледней при свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажною сеткой. Широкое белое платье покрывало ее всю своими
мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или
казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук,
мягких плеч,
казалось слишком изнеженным для мужчины.
Ему
показалось неловко дремать сидя, он перешел на диван, положил голову на
мягкую обивку дивана; а ноги вытянул. «Освежусь немного, потом примусь…» — решил он… и вскоре заснул. В комнате раздавалось ровное, мерное храпенье.
Почти тотчас же я заслышал шаги, важные, неспешные,
мягкие, и высокая фигура красивого и надменного молодого человека (тогда он мне
показался еще бледнее и худощавее, чем в сегодняшнюю встречу)
показалась на пороге в переднюю — даже на аршин не доходя до порога.