Неточные совпадения
У него была привычка беседовать с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался на минуту, на две, а помолчав, начинал
говорить очень тихо и непонятно. В такие минуты Дронов толкал Клима ногою и, подмигивая на учителя
левым глазом, более беспокойным, чем правый, усмехался кривенькой усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим спрашивал...
Говоря, он склонял голову свою к
левому плечу, как бы прислушиваясь к словам своим, и раковина уха его тихонько вздрагивала.
Ему вспомнилось, как однажды, войдя в столовую, он увидал, что Марина, стоя в своей комнате против Кутузова, бьет кулаком своей правой руки по ладони
левой,
говоря в лицо бородатого студента...
За чаем Клим
говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который имеет свое мнение, но не хочет навязывать его собеседнику. Но он все-таки сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к разуму сближает его со
Львом Толстым. Ему было приятно, что Нехаева согласилась с ним.
— Нервы. Так вот: в Мариуполе,
говорит, вдова, купчиха, за матроса-негра замуж вышла, негр православие принял и в церкви, на
левом клиросе, тенором поет.
Человек с оборванной бородой и синим лицом удавленника шагал, положив правую руку свою на плечо себе, как извозчик вожжи,
левой он поддерживал руку под локоть; он, должно быть,
говорил что-то, остатки бороды его тряслись.
Было уже темно, когда вбежала Лидия, а Макаров ввел под руку Диомидова. Самгину показалось, что все в комнате вздрогнуло и опустился потолок. Диомидов шагал прихрамывая, кисть его
левой руки была обернута фуражкой Макарова и подвязана обрывком какой-то тряпки к шее. Не своим голосом он
говорил, задыхаясь...
Прищурив
левый глаз, он выпил и сунул в рот маленький кусочек хлеба с маслом; это не помешало ему
говорить.
Тот снова отрастил до плеч свои ангельские кудри, но голубые глаза его помутнели, да и весь он выцвел, поблек, круглое лицо обросло негустым, желтым волосом и стало длиннее, суше.
Говоря, он пристально смотрел в лицо собеседника, ресницы его дрожали, и казалось, что чем больше он смотрит, тем хуже видит. Он часто и осторожно гладил правой рукою кисть
левой и переспрашивал...
Правый глаз отца, неподвижно застывший, смотрел вверх, в угол, на бронзовую статуэтку Меркурия, стоявшего на одной ноге,
левый улыбался, дрожало веко, смахивая слезы на мокрую, давно не бритую щеку; Самгин-отец
говорил горлом...
Через сотню быстрых шагов он догнал двух людей, один был в дворянской фуражке, а другой — в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади, посматривая на красные, жирные шеи.
Левый, в панаме, сиповато, басом
говорил...
Говоря, Кутузов постукивал пальцем
левой руки по столу, а пальцами правой разминал папиросу, должно быть, слишком туго набитую. Из нее на стол сыпался табак, патрон, брезгливо оттопырив нижнюю губу, следил за этой операцией неодобрительно. Когда Кутузов размял папиросу, патрон, вынув платок, смахнул табак со стола на колени себе. Кутузов с любопытством взглянул на него, и Самгину показалось, что уши патрона покраснели.
Диомидов, в ярко начищенных сапогах с голенищами гармоникой, в черных шароварах, в длинной, белой рубахе, помещался на стуле, на высоте трех ступенек от земли; длинноволосый, желтолицый, с Христовой бородкой, он был похож на икону в киоте. Пред ним, на засоренной, затоптанной земле двора, стояли и сидели темно-серые люди; наклонясь к ним, размешивая воздух правой рукой, а
левой шлепая по колену, он
говорил...
Засовывая палец за воротник рубахи, он крутил шеей, освобождая кадык, дергал галстук с крупной в нем жемчужиной, выставлял вперед то одну, то другую ногу, — он хотел
говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели
говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший от правого уха к
левому через голый череп несколько десятков волос.
— Рабочими руководит некто Марат, его настоящее имя —
Лев Никифоров, он беглый с каторги, личность невероятной энергии, характер диктатора; на щеке и на шее у него большое родимое пятно. Вчера, на одном конспиративном собрании, я слышал его —
говорит великолепно.
Говорил Судаков вызывающим тоном и все время мял, ломал пальцами
левой руки корку хлеба.
Обыкновенно люди такого роста
говорят басом, а этот
говорил почти детским дискантом. На голове у него — встрепанная шапка полуседых волос,
левая сторона лица измята глубоким шрамом, шрам оттянул нижнее веко, и от этого
левый глаз казался больше правого. Со щек волнисто спускалась двумя прядями седая борода, почти обнажая подбородок и толстую нижнюю губу. Назвав свою фамилию, он пристально, разномерными глазами посмотрел на Клима и снова начал гладить изразцы. Глаза — черные и очень блестящие.
Самгин попробовал отойти, но поручик взял его под руку и повел за собой, шагая неудобно широко, прихрамывая на
левую ногу, загребая ею.
Говорил он сиповато, часто и тяжело отдувался, выдувая длинные струи пара, пропитанного запахами вина и табака.
— Видела знаменитого адвоката, этого, который стихи пишет, он — высокого мнения о Столыпине, очень защищает его,
говорит, что, дескать, Столыпин нарочно травит конституционалистов
левыми, хочет напугать их, затолкать направо поглубже. Адвокат — мужчина приятный, любезен, как парикмахер, только уж очень привык уголовных преступников защищать.
Самгин чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и двери. Он подумал, что лицо Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то — одну правую, и тогда
левый глаз ее блестит хитро. То, что
говорит Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так
говорит?
За утренним чаем небрежно просматривал две местные газеты, — одна из них каждый день истерически кричала о засилии инородцев, безумии
левых партий и приглашала Россию «вернуться к национальной правде», другая, ссылаясь на статьи первой, уговаривала «беречь Думу — храм свободного, разумного слова» и доказывала, что «
левые» в Думе
говорят неразумно.
— Меня? Разве я за настроения моего поверенного ответственна? Я
говорю в твоих интересах. И — вот что, — сказала она, натягивая перчатку на пальцы
левой руки, — ты возьми-ка себе Мишку, он тебе и комнаты приберет и книги будет в порядке держать, — не хочешь обедать с Валентином — обед подаст. Да заставил бы его и бумаги переписывать, — почерк у него — хороший. А мальчишка он — скромный, мечтатель только.
— Мир вдохновляется Францией, —
говорил доктор, размахивая
левой рукой, а правой вынул часы из кармана жилета и показал циферблат Вере Петровне.
Он насадил пробку на вилку и,
говоря, ударял пробкой по краю бокала, аккомпанируя словам своим стеклянным звоном, звон этот был неприятен Самгину, мешал ему определить: можно ли и насколько можно верить искренности Тагильского? А Тагильский, прищурив
левый глаз, продолжая
говорить все так же быстро и едко, думал, видимо, не о том, что
говорил.
Шаркая лаковыми ботинками, дрыгая ляжками, отталкивал ими фалды фрака, и ягодицы его казались окрыленными. Правую руку он протягивал публике, как бы на помощь ей, в
левой держал листочки бумаги и, размахивая ею, как носовым платком, изредка приближал ее к лицу.
Говорил он легко, с явной радостью, с улыбками на добродушном, плоском лице.
Говоря медленно, тягуче, он поглаживал
левую сторону шеи и как будто подталкивал челюсть вверх, взгляд мутных глаз его искал чего-то вокруг Самгина, как будто не видя его.
— Тоже и
Лев Толстой. Теперь вот все
говорят, Распутин Григорий будто бы, мужик сибирский, большая сила, — не слыхали?
— Четвертый, — сказал старик, обращаясь к своим, и даже показал четыре пальца
левой руки. — В замещение Михаила Локтева посланы? Для беженцев,
говорите? Так вот, мы — эти самые очевидные беженцы. И даже — того хуже.
Толстые губы его так плотно и длительно присосались, что Самгин почти задохнулся, — противное ощущение засасывания обострялось колющей болью, которую причиняли жесткие, подстриженные усы. Поручик выгонял мизинцем
левой руки слезы из глаз, смеялся всхлипывающим смехом, чмокал и
говорил...
— Ничего неприличного я не сказал и не собираюсь, — грубовато заявил оратор. — А если
говорю смело, так, знаете, это так и надобно, теперь даже кадеты пробуют смело
говорить, — добавил он, взмахнув
левой рукой, большой палец правой он сунул за ремень, а остальные четыре пальца быстро шевелились, сжимаясь в кулак и разжимаясь, шевелились и маленькие медные усы на пестром лице.
А в сорока верстах — Обь, тоже рыбье царство, —
говорил Дмитрий, с явным наслаждением прихлебывая кофе и зачем-то крепко нажимая кулаком
левой руки на крышку стола.
Неточные совпадения
И точно: час без малого // Последыш
говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А
левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Старый, толстый Татарин, кучер Карениной, в глянцовом кожане, с трудом удерживал прозябшего
левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей стоял, отворив дверцу. Швейцар стоял, держа наружную дверь. Анна Аркадьевна отцепляла маленькою быстрою рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши голову, слушала с восхищением, что
говорил, провожая ее, Вронский.
— Хорошо тебе так
говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает
левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
— Этот сыр не дурен. Прикажете? —
говорил хозяин. — Неужели ты опять был на гимнастике? — обратился он к Левину,
левою рукой ощупывая его мышцу. Левин улыбнулся, напружил руку, и под пальцами Степана Аркадьича, как круглый сыр, поднялся стальной бугор из-под тонкого сукна сюртука.
Он закидывает голову назад, когда
говорит, и поминутно крутит усы
левой рукой, ибо правою опирается на костыль.