Неточные совпадения
Под ветлой стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа белый палец у его носа. По площади спешно шагал к ветле священник с крестом в руках, крест сиял, таял, освещая темное, сухое
лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел
поп, — Самгин увидал под ветлой парня в розовой рубахе и Макарова на коленях перед ним.
Несколько секунд, очень неприятных, ротмистр
Попов рассматривал
лицо Клима веселыми глазами, потом ответил ленивенькими словами...
Через минуту Самгин имел основание думать, что должно повториться уже испытанное им: он сидел в кабинете у стола,
лицом к свету, против него, за столом, помещался офицер, только обстановка кабинета была не такой домашней, как у полковника
Попова, а — серьезнее, казенней.
Это было тоже очень жутко, и Самгин подумал, что на месте
попа он также вертелся бы, чтоб не видеть этих
лиц.
Сейчас я напишу им. Фуллон! — плачевно крикнул
поп и, взмахнув рукой, погрозил кулаком в потолок; рукав пиджака съехал на плечо ему и складками закрыл половину
лица.
Теперь, когда
попу, точно на смех, грубо остригли космы на голове и бороду, — обнаружилось раздерганное, темненькое, почти синее
лицо, черные зрачки, застывшие в синеватых, масляных белках, и большой нос, прямой, с узкими ноздрями, и сдвинутый влево, отчего одна половина
лица казалась больше другой.
Рыжеусый стоял солдатски прямо, прижавшись плечом к стене, в оскаленных его зубах торчала незажженная папироса; у него
лицо человека, который может укусить, и казалось, что он воткнул в зубы себе папиросу только для того, чтоб не закричать на
попа.
Самгин хорошо видел, что
попу не понравилось это предложение, даже смутило его. Сморщив
лицо, Гапон проворчал что-то, наклонился к Рутенбергу, тот, не взглянув на него, сказал...
На письменном столе лежал бикфордов шнур, в соседней комнате носатый брюнет рассказывал каким-то кавказцам о японской шимозе, а человек с красивым, но неподвижным
лицом, похожий на расстриженного
попа, прочитав записку Гогина, командовал...
Попов говорил просительно, на
лице его застыла гримаса смущения, он пожимал плечами, точно от холода, и вообще был странно не похож на того размашистого человека, каким Самгин наблюдал его у Марины.
Самгин выпрямился, строго, через очки взглянул в
лицо Бердникова, — оно расплывалось, как бы таяло в благодушной улыбке. Казалось, что толстяк пропустил вопрос
Попова мимо своих ушей. Покачнувшись в сторону Самгина, весело говорил...
— Это он, кокет, вам товар
лицом показывает, вот, дескать, как я толсто́ начитан, — все так же лениво и уже подразнивая проговорил
Попов. Тело Бердникова заколебалось, точно поплыло, наваливаясь на стол, кругленькие глазки зеленовато яростно вспыхнули, он заговорил быстрее, с присвистами и взвизгиваньем...
Самгину подумалось, что настал момент, когда можно бы заговорить с Бердниковым о Марине, но мешал
Попов, — в его настроении было что-то напряженное, подстерегающее, можно было думать, что он намерен затеять какой-то деловой разговор, а Бердников не хочет этого, потому и говорит так много, почти непрерывно. Вот
Попов угрюмо пробормотал что-то о безответственности, — толстый человек погладил ладонями бескостное
лицо свое и заговорил более звонко, даже как бы ехидно...
— Будет вам! Едемте кататься, — устало предложил
Попов, а Бердников, особенно ласково глядя в
лицо Самгина, говорил...
…Самгин сел к столу и начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как
Попов стучал в дверь, и поднял голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу на стул, отирая платком отсыревшее
лицо,
Попов шел к столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
Попов сомкнул губы, надул щеки и, вытерев платком пятнистое
лицо, пробормотал...
— Умереть, — докончил Юрин. — Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и смерть — мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда не принесет. А вот вы — вредное…
лицо. Как вспомнишь, что вы — профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее
попов… — Юрин подумал и сказал просительно, с юмором: — Очень хочется, чтоб вы померли раньше меня, сегодня бы! Сейчас…
— Дом Безбедова купил судебный следователь. Подозрительно дешево купил. Рудоносная земля где-то за Уралом сдана в аренду или продана инженеру
Попову, но это
лицо подставное.
Впереди толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие
лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые
попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками в руках, женщины в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Неточные совпадения
Крестьяне думу думали, // А
поп широкой шляпою // В
лицо себе помахивал // Да на небо глядел.
Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался с
лицами, которым, по возрасту моему, был обязан отчетом, одним словом, каждый-то учителишка, гувернер, инспектор,
поп — все, кто угодно, спрося мою фамилию и услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить:
В ее комнатке было нам душно: всё почернелые
лица из-за серебряных окладов, всё
попы с причетом, пугавшие несчастную, забитую солдатами и писарями женщину; даже ее вечный плач об утраченном счастье раздирал наше сердце; мы знали, что у ней нет светлых воспоминаний, мы знали и другое — что ее счастье впереди, что под ее сердцем бьется зародыш, это наш меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство.
На дрогах, на подстилке из свежего сена, сидели все важные
лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой шляпе; рядом с ним, как сморчок, прижался суслонский
поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым
лицом.
У
попа было благообразное Христово
лицо, ласковые, женские глаза и маленькие руки, тоже какие-то ласковые ко всему, что попадало в них. Каждую вещь — книгу, линейку, ручку пера — он брал удивительно хорошо, точно вещь была живая, хрупкая,
поп очень любил ее и боялся повредить ей неосторожным прикосновением. С ребятишками он был не так ласков, но они все-таки любили его.