Неточные совпадения
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно за это все в доме, исключая Настоящего Старика,
любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда
шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
— Нет, — как он
любит общество взрослых! — удивлялся отец. После этих слов Клим спокойно
шел в свою комнату, зная, что он сделал то, чего хотел, — заставил взрослых еще раз обратить внимание на него.
— Ты матери не говорил об этом? Нет? И не говори, прошу. Они и без этого не очень
любят друг друга. Я —
пошел.
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб другой не слышал, не знал, о чем
идет речь. Она как будто боится, что люди заговорят неискренно, в унисон друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она не
любит возбуждать их. Может быть, она думает, что каждый человек обладает тайной, которую он способен сообщить только девице Лидии Варавка?
— Он сейчас воротится, за котом
пошел. Ученое его занятие тишины требует. Я даже собаку мужеву мышьяком отравила, уж очень выла собака в светлые ночи. Теперь у нас — кот, Никитой зовем, я
люблю, чтобы в доме было животное.
— Мелкие вещи непокорнее больших. Камень можно обойти, можно уклониться от него, а от пыли — не скроешься,
иди сквозь пыль. Не
люблю делать мелкие вещи, — вздыхал он, виновато улыбаясь, и можно было думать, что улыбка теплится не внутри его глаз, а отражена в них откуда-то извне. Он делал смешные открытия...
— Ах, Клим, не
люблю я, когда ты говоришь о политике.
Пойдем к тебе, здесь будут убирать.
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. — Господин Брагин знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один еврей
посылает другого еврея в Палестину на деньги третьего еврея. Многие
любят шутить больше, чем думать…
— В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить
любили. Архиерей донос
посылал на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
— Мне тюремный священник посоветовал. Я, будучи арестантом, прислуживал ему в тюремной церкви, понравился, он и говорит: «Если — оправдают,
иди в монахи». Оправдали. Он и схлопотал. Игумен — дядя родной ему. Пьяный человек, а — справедливый. Светские книги
любил читать — Шехерезады сказки, «Приключения Жиль Блаза», «Декамерон». Я у него семнадцать месяцев келейником был.
— Значит —
любят. — Подумав, она сказала: — Нет, о продаже не заботься, я Захара
пошлю.
— Сейчас, — сказала она, а квартирант и нахлебник ее продолжал торопливо воздавать
славу Франции, вынудив Веру Петровну напомнить, что Тургенев был другом знаменитых писателей Франции, что русские декаденты — ученики французов и что нигде не
любят Францию так горячо, как в России.
Это было не очень приятно: он не стремился посмотреть, как работает законодательный орган Франции, не
любил больших собраний, не хотелось
идти еще и потому, что он уже убедился, что очень плохо знает язык французов.
— Этот, иногда, ничего, интересный, но тоже очень кричит. Тоже, должно быть, злой. И женщин не умеет писать. Видно, что
любит, а не умеет… Однако — что же это Иван?
Пойду, взгляну…
— Да,
идет, — подтвердила Тося, кивнув головой, заплетая конец косы ловкими пальцами. — Я
люблю сарафаны, они — удобные.
— На содержание я — не
пойду, но деньжонок около него поклюю немножко. Он
любит ласку и хорошо платит…
Неточные совпадения
Я не
люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович
идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
— //
Иди! ты
любишь бар!» // — Нет, сами вы попробуйте!
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «
Пойти или не
пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить не надобно, что кроме фальши тут ничего быть не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным
любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не
любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он
пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа грудью на столе и положив ноги на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
«Боже мой, как светло! Это страшно, но я
люблю видеть его лицо и
люблю этот фантастический свет… Муж! ах, да… Ну, и
слава Богу, что с ним всё кончено».