Неточные совпадения
Клим заглянул в
дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно
маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное,
маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Но, подойдя к
двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной лампы освещал лицо матери и голую руку, рука обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная голова прижималась к плечу матери. Мать лежала вверх лицом, приоткрыв рот, и, должно быть, крепко спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался
меньше, чем он был днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Остановясь пред
дверями маленького ресторана, он предложил...
Теперь, взглянув в коридор сквозь щель неплотно прикрытой
двери, Клим увидал, что черный человек затискивает в комнату свою, как подушку в чемодан, пышную,
маленькую сестру квартирохозяйки, — затискивает и воркует в нос...
И, взяв Прейса за плечо, подтолкнул его к
двери, а Клим, оставшись в комнате, глядя в окно на железную крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с
маленьким изящным евреем. Ему не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что все это, хотя и не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
Выскочила Сомова с
маленькой пачкой книжек в руке и крикнула в
дверь комнаты Варвары...
Было хорошо видно, что люди с иконами и флагами строятся в колонну, и в быстроте, с которой толпа очищала им путь, Самгин почувствовал страх толпы. Он рассмотрел около Славороссова аккуратненькую фигурку историка Козлова с зонтиком в одной руке, с фуражкой в другой; показывая толпе эти вещи, он, должно быть, что-то говорил, кричал.
Маленький на фоне массивных
дверей собора, он был точно подросток, загримированный старичком.
Шел Самгин осторожно, как весною ходят по хрупкому льду реки, посматривая искоса на запертые
двери, ворота, на
маленькие, онемевшие церкви. Москва стала очень молчалива, бульвары и улицы короче.
Имя это ничего не сказало Самгину, но, когда он шел коридором гостиницы, распахнулась
дверь одного из номеров, и
маленькая женщина в шубке колоколом, в меховой шапочке, радостно, но не громко вскричала...
За церковью, в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел в
маленькую, теплую комнату, сел у
двери, в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все
маленькие, — они выскакивали из ворот, из
дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Когда в
дверях буфета сочно прозвучал голос Марины, лохматая голова быстро вскинулась, показав смешное, плоское лицо, с широким носом и необыкновенными глазами, — очень большие белки и
маленькие, небесно-голубые зрачки.
Говоря, она одевалась. Вышли на двор. Марина заперла железную
дверь большим старинным ключом и спрятала его в муфту. Двор был
маленький, тесный, и отовсюду на него смотрели окна, странно стесняя Самгина.
Ехали в тумане осторожно и медленно, остановились у одноэтажного дома в четыре окна с парадной
дверью; под новеньким железным навесом, в медальонах между окнами, вылеплены были гипсовые птицы странного вида, и весь фасад украшен аляповатой лепкой, гирляндами цветов. Прошли во двор; там к дому примыкал деревянный флигель в три окна с чердаком; в глубине двора, заваленного сугробами снега, возвышались снежные деревья сада.
Дверь флигеля открыла
маленькая старушка в очках, в коричневом платье.
Это было дома у Марины, в ее
маленькой, уютной комнатке.
Дверь на террасу — открыта, теплый ветер тихонько перебирал листья деревьев в саду; мелкие белые облака паслись в небе, поглаживая луну, никель самовара на столе казался голубым, серые бабочки трепетали и гибли над огнем, шелестели на розовом абажуре лампы. Марина — в широчайшем белом капоте, — в широких его рукавах сверкают голые, сильные руки. Когда он пришел — она извинилась...
В дом прошли через кухню, — у плиты суетилась
маленькая, толстая старушка с быстрыми, очень светлыми глазами на темном лице; вышли в зал, сыроватый и сумрачный, хотя его освещали два огромных окна и
дверь, открытая на террасу.
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу у дивана горела
маленькая лампа-ночник, постель на одном диване была пуста, а на белой подушке другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл
дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее
маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в окна с улицы и в
дверь с террасы; в саду, под красноватым небом, неподвижно стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо...
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину
двери; у стены — два кожаных кресла и
маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
Самгин толкнул
дверь маленького ресторана. Свободный стол нашли в углу у
двери в комнату, где щелкали шары биллиарда.
Попов стоял спиной к
двери, в
маленькой прихожей было темно, и Самгин увидал голову Марины за плечом Попова только тогда, когда она сказала...
Самгин, протирая очки, осматривался:
маленькая, без окон, комната, похожая на приемную дантиста, обставленная мягкой мебелью в чехлах серой парусины, посредине — круглый стол, на столе — альбомы, на стенах — серые квадраты гравюр. Сквозь драпри цвета бордо на
дверях в соседнее помещение в комнату втекает красноватый сумрак и запах духов, и где-то далеко, в тишине звучит приглушенный голос Бердникова...
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до
маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны
двери — столики, за одним играли в карты
маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на голове.
Толкнув Клима на крыльцо
маленького одноэтажного дома, он отворил
дверь свободно, как в ресторан, в тепле очки Самгина немедленно запотели, а когда он сиял их — пред ним очутился Ногайцев и высокая, большеносая мужеподобная дама, в котиковой шайке.
Он указал рукой на
дверь в гостиную. Самгин приподнял тяжелую портьеру, открыл
дверь, в гостиной никого не было, в углу горела
маленькая лампа под голубым абажуром. Самгин брезгливо стер платком со своей руки ощущение теплого, клейкого пота.
Было очень душно, а люди все сильнее горячились, хотя их стало заметно
меньше. Самгин, не желая встретиться с Тагильским, постепенно продвигался к
двери, и, выйдя на улицу, глубоко вздохнул.