Неточные совпадения
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался
человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук
в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов
находил, что учитель говорит «из-под печки».
Макаров
находил, что
в этом
человеке есть что-то напоминающее кормилицу, он так часто говорил это, что и Климу стало казаться — да, Степа, несмотря на его бороду, имеет какое-то сходство с грудастой бабой, обязанной молоком своим кормить чужих детей.
—
В мире идей необходимо различать тех субъектов, которые ищут, и тех, которые прячутся. Для первых необходимо
найти верный путь к истине, куда бы он ни вел, хоть
в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые желают только скрыть себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться
в удобной идее. Толстовец — комический тип, но он весьма законченно дает представление о
людях, которые прячутся.
Как во всех
людях, Клим и
в Алине хотел бы
найти что-либо искусственное, выдуманное. Иногда она спрашивала его...
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать, что тени
в глазницах ее искусственны, так же как румянец на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные на уши волосы делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже не
находил эту девушку такой уродливой, какой она показалась с первого взгляда. Ее глаза смотрели на
людей грустно, и она как будто чувствовала себя серьезнее всех
в этой комнате.
Клим усмехнулся, но промолчал. Он уже приметил, что все студенты, знакомые брата и Кутузова, говорят о профессорах, об университете почти так же враждебно, как гимназисты говорили об учителях и гимназии.
В поисках причин такого отношения он
нашел, что тон дают столь различные
люди, как Туробоев и Кутузов. С ленивенькой иронией, обычной для него, Туробоев говорил...
Угловатые движенья девушки заставляли рукава халата развеваться, точно крылья,
в ее блуждающих руках Клим
нашел что-то напомнившее слепые руки Томилина, а говорила Нехаева капризным тоном Лидии, когда та была подростком тринадцати — четырнадцати лет. Климу казалось, что девушка чем-то смущена и держится, как
человек, захваченный врасплох. Она забыла переодеться, халат сползал с плеч ее, обнажая кости ключиц и кожу груди, окрашенную огнем лампы
в неестественный цвет.
Подчиняясь желанию задеть неприятного
человека, Клим поискал
в памяти острое, обидное словечко, но, не
найдя его, пробормотал...
У него немножко шумело
в голове и возникало желание заявить о себе; он шагал по комнате, прислушиваясь, присматриваясь к
людям, и
находил почти во всех забавное: вот Марина, почти прижав к стене светловолосого, носатого юношу, говорит ему...
— Я
нахожу интересных
людей наименее искренними, — заговорил Клим, вдруг почувствовав, что теряет власть над собою. — Интересные
люди похожи на индейцев
в боевом наряде, раскрашены,
в перьях. Мне всегда хочется умыть их и выщипать перья, чтоб под накожной раскраской увидать
человека таким, каков он есть на самом деле.
— Не сердись, — сказал Макаров, уходя и споткнувшись о ножку стула, а Клим, глядя за реку, углубленно догадывался: что значат эти все чаще наблюдаемые изменения
людей? Он довольно скоро
нашел ответ, простой и ясный:
люди пробуют различные маски, чтоб
найти одну, наиболее удобную и выгодную. Они колеблются, мечутся, спорят друг с другом именно
в поисках этих масок,
в стремлении скрыть свою бесцветность, пустоту.
На террасе говорили о славянофилах и Данилевском, о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих писателей, их идеи были
в одинаковой степени чужды ему. Он
находил, что,
в сущности, все они рассматривают личность только как материал истории, для всех
человек является Исааком, обреченным на заклание.
Но, чувствуя себя
в состоянии самообороны и несколько торопясь с выводами из всего, что он слышал, Клим
в неприятной ему «кутузовщине» уже
находил ценное качество: «кутузовщина» очень упрощала жизнь, разделяя
людей на однообразные группы, строго ограниченные линиями вполне понятных интересов.
На тумбах, жирно дымя, пылали огни сальных плошек. Самгин
нашел, что иллюминация скудна и даже
в огне есть что-то нерешительное, а шум города недостаточно праздничен, сердит, ворчлив. На Тверском бульваре собрались небольшие группы
людей;
в одной ожесточенно спорили: будет фейерверк или нет? Кто-то горячо утверждал...
«Осенние листья», — мысленно повторял Клим, наблюдая непонятных ему
людей и
находя, что они сдвинуты чем-то со своих естественных позиций. Каждый из них, для того чтоб быть более ясным, требовал каких-то добавлений, исправлений. И таких
людей мелькало пред ним все больше. Становилось совершенно нестерпимо топтаться
в хороводе излишне и утомительно умных.
— Будучи несколько, — впрочем, весьма немного, — начитан и зная Европу, я
нахожу, что
в лице интеллигенции своей Россия создала нечто совершенно исключительное и огромной ценности. Наши земские врачи, статистики, сельские учителя, писатели и вообще духовного дела
люди — сокровище необыкновенное…
— Да, съездили
люди в самый великолепный город Европы,
нашли там самую пошлую вещь, купили и — рады. А вот, — он подал Спивак папиросницу, — вот это сделал и подарил мне один чахоточный столяр, женатый, четверо детей.
«Нет, все это — не так, не договорено», — решил он и, придя
в свою комнату, сел писать письмо Лидии. Писал долго, но, прочитав исписанные листки,
нашел, что его послание сочинили двое
людей, одинаково не похожие на него: один неудачно и грубо вышучивал Лидию, другой жалобно и неумело оправдывал
в чем-то себя.
Даже для Федосовой он с трудом
находил те большие слова, которыми надеялся рассказать о ней, а когда произносил эти слова, слышал, что они звучат сухо, тускло. Но все-таки выходило как-то так, что наиболее сильное впечатление на выставке всероссийского труда вызвала у него кривобокая старушка. Ему было неловко вспомнить о надеждах, связанных с молодым
человеком, который оставил
в памяти его только виноватую улыбку.
Самым интересным
человеком в редакции и наиболее характерным для газеты Самгин, присмотревшись к сотрудникам, подчеркнул Дронова, и это немедленно понизило
в его глазах значение «органа печати». Клим должен был признать, что
в роли хроникера Дронов на своем месте. Острый взгляд его беспокойных глаз проникал сквозь стены домов города
в микроскопическую пыль буднишной жизни, зорко
находя в ней, ловко извлекая из нее наиболее крупные и темненькие пылинки.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и знанием, с каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался
в неясных, но не враждебных мыслях об этом
человеке, а о себе самом думал с досадой,
находя, что он себя вел не так, как следовало бы, все время точно качался на качели.
Туман стоял над городом, улицы, наполненные сырою, пронизывающей мутью, заставили вспомнить Петербург, Кутузова. О Кутузове думалось вяло, и, прислушиваясь к думам о нем, Клим не
находил в них ни озлобления, ни даже недружелюбия, как будто этот
человек навсегда исчез.
В театрах, глядя на сцену сквозь стекла очков, он думал о необъяснимой глупости
людей, которые
находят удовольствие
в зрелище своих страданий, своего ничтожества и неумения жить без нелепых драм любви и ревности.
Выругавшись, рассматривал свои ногти или закуривал тоненькую, «дамскую» папиросу и молчал до поры, пока его не спрашивали о чем-нибудь. Клим
находил в нем и еще одно странное сходство — с Диомидовым; казалось, что Тагильский тоже, но без страха, уверенно ждет, что сейчас явятся какие-то
люди, — может быть, идиоты, — и почтительно попросят его...
Были часы, когда Климу казалось, что он
нашел свое место, свою тропу. Он жил среди
людей, как между зеркал, каждый
человек отражал
в себе его, Самгина, и
в то же время хорошо показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима на себя как на
человека умного, проницательного и своеобразного.
Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
В партии культурных
людей и он
нашел бы место себе.
Пред Самгиным встал Тагильский. С размаха надев на голову медный шлем, он сжал кулаки и начал искать ими карманов
в куртке;
нашел, спрятал кулаки и приподнял плечи; розовая шея его потемнела, звучно чмокнув, он забормотал что-то, но его заглушил хохот Кутузова и еще двух-трех
людей. Потом Кутузов сказал...
Толчки ветра и
людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь, поправляя юбку, она сбивалась с ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти
в ногу с ним, снова путалась
в юбке. Клим
находил, что Спивак идет деревянно, как солдат, и слишком высоко держит голову, точно она гордится тем, что у нее умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не склоняя голову, но она шла лучше.
Но она не обратила внимания на эти слова. Опьяняемая непрерывностью движения, обилием и разнообразием
людей, криками, треском колес по булыжнику мостовой, грохотом железа, скрипом дерева, она сама говорила фразы, не совсем обыкновенные
в ее устах.
Нашла, что город только красивая обложка книги, содержание которой — ярмарка, и что жизнь становится величественной, когда видишь, как работают тысячи
людей.
Сталкиваясь с купцами, мещанами, попами, он
находил, что эти
люди вовсе не так свирепо жадны и глупы, как о них пишут и говорят, и что их будто бы враждебное отношение ко всяким новшествам,
в сущности, здоровое недоверие
людей осторожных.
— Сядемте, — предложил Клим, любуясь оживлением постояльца, внимательно присматриваясь к нему и
находя, что Митрофанов одновременно похож на регистратора
в окружном суде, на кассира
в магазине «Мюр и Мерилиз», одного из метр-д-отелей
в ресторане «Прага», на университетского педеля и еще на многих обыкновеннейших
людей.
Утомленный унылым однообразием пейзажа, Самгин дремотно и расслабленно подпрыгивал
в бричке, мысли из него вытрясло, лишь назойливо вспоминался чей-то невеселый рассказ о
человеке, который, после неудачных попыток
найти в жизни смысл, возвращается домой, а дома встречает его еще более злая бессмыслица.
Самгин был голоден и
находил, что лучше есть, чем говорить с полупьяным
человеком. Стратонов налил из черной бутылки
в серебряную стопку какой-то сильно пахучей жидкости.
Самгин слушал, улыбаясь и не
находя нужным возражать Кумову. Он — пробовал и убедился, что это бесполезно: выслушав его доводы, Кумов продолжал говорить свое, как
человек, несокрушимо верующий, что его истина — единственная. Он не сердился, не обижался, но иногда слова так опьяняли его, что он начинал говорить как-то судорожно и уже совершенно непонятно; указывая рукой
в окно, привстав, он говорил с восторгом, похожим на страх...
Тут Самгин увидел, что старик одет празднично или как именинник
в новый, темно-синий костюм, а его тощее тело воинственно выпрямлено. Он даже приобрел нечто напомнившее дядю Якова, полусгоревшего, полумертвого
человека, который явился воскрешать мертвецов. Ласково простясь, Суслов ушел, поскрипывая новыми ботинками и оставив у Самгина смутное желание
найти в старике что-нибудь комическое. Комического — не находилось, но Клим все-таки с некоторой натугой подумал...
Самгин рассказывал ей о Кутузове, о том, как он характеризовал революционеров. Так он вертелся вокруг самого себя, заботясь уж не столько о том, чтоб
найти для себя устойчивое место
в жизни, как о том, чтоб подчиняться ее воле с наименьшим насилием над собой. И все чаще примечая, подозревая во многих
людях людей, подобных ему, он избегал общения с ними, даже презирал их, может быть, потому, что боялся быть понятым ими.
Самгин, слушая его, думал: действительно преступна власть, вызывающая недовольство того слоя
людей, который во всех других странах служит прочной опорой государства. Но он не любил думать о политике
в терминах обычных, всеми принятых,
находя, что термины эти лишают его мысли своеобразия, уродуют их. Ему больше нравилось, когда тот же доктор, усмехаясь, бормотал...
Наблюдая ее, Самгин опасался, что
люди поймут, как смешна эта старая женщина, искал
в себе какого-нибудь доброго чувства к ней и не
находил ничего, кроме досады на нее.
В ее изумлении Самгин не
нашел ничего лестного для себя, и она мешала ему слушать.
Человек с напудренным лицом клоуна, длинной шеей и неподвижно вытаращенными глазами, оглядывая
людей, напиравших на него, говорил негромко, но так, что слов его не заглушал ни шум отодвигаемых стульев, ни возбужденные голоса
людей, уже разбившихся на маленькие группки.
Вход
в улицу, где он жил, преграждали толстые полицейские на толстых лошадях и несколько десятков любопытствующих
людей; они казались мелкими, и Самгин
нашел в них нечто однообразное, как
в арестантах. Какой-то серенький, бритый сказал...
Всю жизнь ему мешала
найти себя эта проклятая, фантастическая действительность, всасываясь
в него, заставляя думать о ней, но не позволяя встать над нею
человеком, свободным от ее насилий.
Самгин слушал ее тяжелые слова, и
в нем росло, вскипало, грея его, чувство уважения, благодарности к этому
человеку; наслаждаясь этим чувством, он даже не
находил слов выразить его.
Он стал перечислять боевые выступления рабочих
в провинции, факты террора, схватки с черной сотней, взрывы аграрного движения; он говорил обо всем этом, как бы напоминая себе самому, и тихонько постукивал кулаком по столу, ставя точки. Самгин хотел спросить: к чему приведет все это? Но вдруг с полной ясностью почувствовал, что спросил бы равнодушно, только по обязанности здравомыслящего
человека. Каких-либо иных оснований для этого вопроса он не
находил в себе.
Признавая себя
человеком чувственным, он,
в минуты полной откровенности с самим собой, подозревал даже, что у него немало холодного полового любопытства. Это нужно было как-то объяснить, и он убеждал себя, что это все-таки чистоплотнее, интеллектуальней животно-обнаженного тяготения к самке.
В эту ночь Самгин
нашел иное, менее фальшивое и более грустное объяснение.
«Вероятно, Уповаева хоронят», — сообразил он, свернул
в переулок и пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая зеленая крыша церкви с тремя главами над нею. К ней опускались два ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин
нашел, что они имеют некоторое сходство с
людьми в шубах, а окна и двери домов похожи на карманы. Толстый слой серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
— Почему — странно? — тотчас откликнулась она, подняв брови. — Да я и не шучу, это у меня стиль такой, приучилась говорить о премудростях просто, как о домашних делах. Меня очень серьезно занимают
люди, которые искали-искали свободы духа и вот будто —
нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и — нет
в ней никакой иной точки опоры для
человека, кроме его вымысла.
— Ради ее именно я решила жить здесь, — этим все сказано! — торжественно ответила Лидия. — Она и
нашла мне этот дом, — уютный, не правда ли? И всю обстановку, все такое солидное, спокойное. Я не выношу новых вещей, — они, по ночам, трещат. Я люблю тишину. Помнишь Диомидова? «
Человек приближается к себе самому только
в совершенной тишине». Ты ничего не знаешь о Диомидове?
Марина не возвращалась недели три, —
в магазине торговал чернобородый Захарий,
человек молчаливый, с неподвижным, матово-бледным лицом, темные глаза его смотрели грустно, на вопросы он отвечал кратко и тихо; густые, тяжелые волосы простеганы нитями преждевременной седины. Самгин
нашел, что этот Захарий очень похож на переодетого монаха и слишком вял, бескровен для того, чтоб служить любовником Марины.
Самгин, поправив очки, взглянул на него; такие афоризмы
в устах Безбедова возбуждали сомнения
в глупости этого
человека и усиливали неприязнь к нему. Новости Безбедова он слушал механически, как шум ветра, о них не думалось, как не думается о картинах одного и того же художника, когда их много и они утомляют однообразием красок, техники. Он отметил, что анекдотические новости эти не вызывают желания оценить их смысл. Это было несколько странно, но он тотчас
нашел объяснение...
— Так очень многое кончается
в жизни. Один
человек в Ливерпуле обнял свою невесту и выколол булавкой глаз свой, — это его не очень огорчило. «Меня хорошо кормит один глаз», — сказал он, потому что был часовщик. Но невеста
нашла, что одним глазом он может оценить только одну половинку ее, и не согласилась венчаться. — Он еще раз вздохнул и щелкнул языком: — По-русски это — прилично, но, кажется, неинтересно…