Неточные совпадения
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой
спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными
глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как
на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя
на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой
спиной своей, и, улыбаясь
глазами овцы, сказала...
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку
на руки, а она, опрокидываясь
спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в
глаза его ослепляющим взглядом.
Из коридора к столу осторожно, даже благоговейно, как бы к причастию, подошли двое штатских, ночной сторож и какой-то незнакомый человек, с измятым, неясным лицом, с забинтованной шеей, это от него пахло йодоформом. Клим подписал протокол, офицер встал, встряхнулся, проворчал что-то о долге службы и предложил Самгину дать подписку о невыезде. За
спиной его полицейский подмигнул Инокову
глазом, похожим
на голубиное яйцо, Иноков дружески мотнул встрепанной головой.
Он ожидал увидеть
глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных
глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За
спиною ротмистра, выше головы его,
на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах,
на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Клим вспоминал: что еще, кроме дважды сказанного «здравствуй», сказала ему Лидия? Приятный, легкий хмель настраивал его иронически. Он сидел почти за
спиною Лидии и пытался представить себе: с каким лицом она смотрит
на Диомидова? Когда он, Самгин, пробовал внушить ей что-либо разумное, — ее
глаза недоверчиво суживались, лицо становилось упрямым и неумным.
В столовой, у стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине
на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся
на спине горбом, воротник наехал
на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув
на него плоскими
глазами...
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными
глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а
на дне ее и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые
спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
Самгин понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова в судорогах страха, а Лютов был так испуган, что его косые беспокойные
глаза выкатились, брови неестественно расползлись к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал
на них руками. Наблюдать за Лютовым не было времени, — вокруг гроба уже началось нечто жуткое, отчего у Самгина по
спине поползла холодная дрожь.
В комнате Алексея сидело и стояло человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но — его. Из-за
спин и голов людей Клим не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое лицо с насмешливыми
глазами, толстый локоть левой руки, лежащей
на столе, и уверенно командующие жесты правой.
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми
глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван,
спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом.
На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом,
на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя
на публику, холод в
спине, под ложечкой — тоска!
Глаза,
глаза,
глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
— Так — уютнее, — согласилась Дуняша, выходя из-за ширмы в капотике, обшитом мехом; косу она расплела, рыжие волосы богато рассыпались по
спине, по плечам, лицо ее стало острее и приобрело в
глазах Клима сходство с мордочкой лисы. Хотя Дуняша не улыбалась, но неуловимые, изменчивые
глаза ее горели радостью и как будто увеличились вдвое. Она села
на диван, прижав голову к плечу Самгина.
Самгин, оглушенный, стоял
на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно
спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть
глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул
на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
— Боюсь, — сказал Безбедов, отступив
на шаг, и, спрятав руки за
спину, внимательно, сердито уставился в лицо Самгина белыми
глазами, напомнив Москву, зеленый домик, Любашу, сцену нападения хулиганов. — Смешно? — спросил Безбедов.
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать
глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от
спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека с
глазами из стекла. Он видел, что янтарные
глаза Марины тоже смотрят
на эту фигурку, — руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась
на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
Тогда Самгин, пятясь, не сводя
глаз с нее, с ее топающих ног, вышел за дверь, притворил ее, прижался к ней
спиною и долго стоял в темноте, закрыв
глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом
на сером потном лице.
Самгин смотрел
на ее четкий профиль,
на маленькие, розовые уши,
на красивую линию
спины, смотрел, и ему хотелось крепко закрыть
глаза.
Пара темно-бронзовых, монументально крупных лошадей важно катила солидное ландо: в нем — старуха в черном шелке, в черных кружевах
на седовласой голове, с длинным, сухим лицом; голову она держала прямо, надменно, серенькие пятна
глаз смотрели в широкую синюю
спину кучера, рука в перчатке держала золотой лорнет. Рядом с нею благодушно улыбалась, кивая головою, толстая дама, против них два мальчика, тоже неподвижные и безличные, точно куклы.
Юрин начал играть
на фисгармонии что-то торжественное и мрачное. Женщины, сидя рядом, замолчали. Орехова слушала, благосклонно покачивая головою, оттопырив губы, поглаживая колено. Плотникова, попудрив нос, с минуту посмотрев круглыми
глазами птицы в
спину музыканта, сказала тихонько...
За
спиною Самгина открылась дверь и повеяло крепкими духами. Затем около него явилась женщина среднего роста, в пестром облаке шелка, кружев, в меховой накидке
на плечах, в тяжелой чалме волос, окрашенных в рыжий цвет, румяная, с задорно вздернутым носом, синеватыми
глазами, с веселой искрой в них. Ее накрашенный рот улыбался, обнажая мелкие мышиные зубы, вообще она была ослепительно ярка.
В тени группы молодых берез стояла
на высоких ногах запряженная в крестьянскую телегу длинная лошадь с прогнутой
спиной, шерсть ее когда-то была белой, но пропылилась, приобрела грязную сероватость и желтоватые пятна, большая, костлявая голова бессильно и низко опущена к земле, в провалившейся глазнице тускло блестит мутный, влажный
глаз.