Неточные совпадения
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой
спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как
на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Он выработал себе походку, которая, воображал он, должна была придать важность ему, шагал не сгибая ног и спрятав руки за
спину, как это делал учитель Томилин.
На товарищей он посматривал немного прищурясь.
— Ты что, Клим? — быстро спросила мать, учитель спрятал руки за
спину и ушел, не взглянув
на ученика.
Тогда, испуганный этим, он спрятался под защиту скуки, окутав ею себя, как облаком. Он ходил солидной походкой, заложив руки за
спину, как Томилин, имея вид мальчика, который занят чем-то очень серьезным и далеким от шалостей и буйных игр. Время от времени жизнь помогала ему задумываться искренно: в середине сентября, в дождливую ночь, доктор Сомов застрелился
на могиле жены своей.
Они стояли
на повороте коридора, за углом его, и Клим вдруг увидал медленно ползущую по белой стене тень рогатой головы инспектора. Дронов стоял
спиною к тени.
Началось это с того, что однажды, опоздав
на урок, Клим Самгин быстро шагал сквозь густую муть февральской метели и вдруг, недалеко от желтого здания гимназии, наскочил
на Дронова, — Иван стоял
на панели, держа в одной руке ремень ранца, закинутого за
спину, другую руку, с фуражкой в ней, он опустил вдоль тела.
Клим повернулся к нему
спиною, а Дронов, вдруг, нахмурясь, перескочил
на другую тему...
За
спиною своею Клим слышал шаги людей, смех и говор, хитренький тенорок пропел
на мотив «La donna e mobile» [Начало арии «Сердце красавицы» из оперы Верди «Риголетто...
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя
на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой
спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
Вначале ее восклицания показались Климу восклицаниями удивления или обиды. Стояла она
спиною к нему, он не видел ее лица, но в следующие секунды понял, что она говорит с яростью и хотя не громко,
на низких нотах, однако способна оглушительно закричать, затопать ногами.
— Закройте окно, а то налетит серая дрянь, — сказала она. Потом, прислушиваясь к спору девиц
на диване, посмотрев прищуренно в широкую
спину Инокова, вздохнула...
Вот он идет куда-то широко шагая, глядя в землю, спрятав руки, сжатые в кулак, за
спиною, как бы неся
на плечах невидимую тяжесть.
Огня в комнате не было, сумрак искажал фигуру Лютова, лишив ее ясных очертаний, а Лидия, в белом, сидела у окна, и
на кисее занавески видно было только ее курчавую, черную голову. Клим остановился в дверях за
спиною Лютова и слушал...
Лютов сидел
на краешке стула, согнув
спину, упираясь ладонями в колени.
Кажется, все заметили, что он возвратился в настроении еще более неистовом, — именно этим Самгин объяснил себе невежливое, выжидающее молчание в ответ Лютову. Туробоев прислонился
спиною к точеной колонке террасы; скрестив руки
на груди, нахмуря вышитые брови, он внимательно ловил бегающий взгляд Лютова, как будто ожидая нападения.
Вдруг
на опушке леса из-за небольшого бугра показался огромным мухомором красный зонтик, какого не было у Лидии и Алины, затем под зонтиком Клим увидел узкую
спину женщины в желтой кофте и обнаженную, с растрепанными волосами, острую голову Лютова.
Лидия сидела
на подоконнике открытого окна
спиною в комнату, лицом
на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи и руки, сложенные
на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
Четыре женщины заключали шествие: толстая, с дряблым лицом монахини; молоденькая и стройная,
на тонких ногах, и еще две шли, взяв друг друга под руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее
спиной сонно переставлял тяжелые ноги курносый солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Вдоль стены — шесть корчаг, а за ними, в углу
на ящике, сидел, прислонясь к стене затылком и
спиною, вытянув длинные, тонкие ноги верблюда, человек в сером подряснике.
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их
на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал руками, кричал в окна домов,
на рабочих,
на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился
на сиденье коляски и толчком в
спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла. Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими
спинами. Стоя плечо в плечо друг с другом, они ворочали тугими шеями, посматривая
на людей сзади себя подозрительно и строго.
Лютов был явно настроен
на скандал, это очень встревожило Клима, он попробовал вырвать руку, но безуспешно. Тогда он увлек Лютова в один из переулков Тверской, там встретили извозчика-лихача. Но, усевшись в экипаж, Лютов, глядя
на густые толпы оживленного, празднично одетого народа, заговорил еще громче в синюю
спину возницы...
Клим смотрел в каменную
спину извозчика, соображая: слышит извозчик эту пьяную речь? Но лихач, устойчиво покачиваясь
на козлах, вскрикивал, предупреждая и упрекая людей, пересекавших дорогу...
Страшнее всего казалась Климу одеревенелость Маракуева, он стоял так напряженно вытянувшись, как будто боялся, что если вынет руки из карманов, наклонит голову или согнет
спину, то его тело сломается, рассыплется
на куски.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку
на руки, а она, опрокидываясь
спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
Самгин свернул в переулок, скупо освещенный двумя фонарями; ветер толкал в
спину, от пыли во рту и горле было сухо, он решил зайти в ресторан, выпить пива, посидеть среди простых людей. Вдруг, из какой-то дыры в заборе, шагнула
на панель маленькая женщина в темном платочке и тихонько попросила...
«Черт знает какая тоска», — почти вслух подумал Самгин, раскачивая
на пальце очки и ловя стеклами отблески огня лампады, горевшей в притворе паперти за
спиною его.
Из коридора к столу осторожно, даже благоговейно, как бы к причастию, подошли двое штатских, ночной сторож и какой-то незнакомый человек, с измятым, неясным лицом, с забинтованной шеей, это от него пахло йодоформом. Клим подписал протокол, офицер встал, встряхнулся, проворчал что-то о долге службы и предложил Самгину дать подписку о невыезде. За
спиной его полицейский подмигнул Инокову глазом, похожим
на голубиное яйцо, Иноков дружески мотнул встрепанной головой.
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За
спиною ротмистра, выше головы его,
на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах,
на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Она поздоровалась с ним
на французском языке и сунула в руки ему, как носильщику, тяжелый несессер. За ее
спиною стояла Лидия, улыбаясь неопределенно, маленькая и тусклая рядом с Алиной, в неприятно рыжей шубке, в котиковой шапочке.
Клим вспоминал: что еще, кроме дважды сказанного «здравствуй», сказала ему Лидия? Приятный, легкий хмель настраивал его иронически. Он сидел почти за
спиною Лидии и пытался представить себе: с каким лицом она смотрит
на Диомидова? Когда он, Самгин, пробовал внушить ей что-либо разумное, — ее глаза недоверчиво суживались, лицо становилось упрямым и неумным.
Подскочив
на стуле, Диомидов так сильно хлопнул по столу ладонью, что Лидия вздрогнула, узенькая
спина ее выпрямилась, а плечи подались вперед так, как будто она пыталась сложить плечо с плечом, закрыться, точно книга.
Он встал, наклонился, вытянул шею, волосы упали
на лоб,
на щеки его; спрятав руки за
спину, он сказал, победоносно посмеиваясь...
Возвратясь в Москву, он остановился в меблированных комнатах, где жил раньше, пошел к Варваре за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули в
спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая веселые слова.
На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои по плечам, за
спину, как она, хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша говорит о себе правду. Правдой было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая от страха и молча, а он бы кричал
на нее, топал ногами.
Пела она, размахивая пенсне
на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за
спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая
на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими руками, за эфес и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за
спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы,
на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел
на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок
на плечо Лютова, подняв руку выше головы, сжимая и разжимая пальцы.
Сказала тихонько, задумчиво, но ему послышалось в словах ее что-то похожее
на упрек или вызов. Стоя у окна
спиною к ней, он ответил учительным тоном...
В день похорон с утра подул сильный ветер и как раз
на восток, в направлении кладбища. Он толкал людей в
спины, мешал шагать женщинам, поддувая юбки, путал прически мужчин, забрасывая волосы с затылков
на лбы и щеки. Пение хора он относил вперед процессии, и Самгин, ведя Варвару под руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал только приглушенный крик...
Припоминая это письмо, Самгин подошел к стене, построенной из широких
спин полицейских солдат: плотно составленные плечо в плечо друг с другом, они действительно образовали необоримую стену; головы, крепко посаженные
на красных шеях, были зубцами стены.
Он стоял у стола, убранного цветами, смотрел
на улыбающуюся мордочку поросенка, покручивал бородку и слушал, как за его
спиною Митрофанов говорит...
Подойдя к столу, он выпил рюмку портвейна и, спрятав руки за
спину, посмотрел в окно,
на небо,
на белую звезду, уже едва заметную в голубом,
на огонь фонаря у ворот дома. В памяти неотвязно звучало...
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а
на дне ее и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые
спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки в карманах и за
спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных
на цепь, обреченных в жертву страшному богу.
Взяв его под руку и тяжело опираясь
на нее, она с подозрительной осторожностью прошла в кабинет, усадила мужа
на диван и даже подсунула за
спину его подушку.
Запахивая капот
на груди, прислонясь
спиною к косяку, она опускалась, как бы желая сесть
на пол, колени ее выгнулись.
Самгин пошел мыться. Но, проходя мимо комнаты, где работал Кумов, — комната была рядом с ванной, — он, повинуясь толчку изнутри, тихо приотворил дверь. Кумов стоял
спиной к двери, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу и напоминая фигуру повешенного.
На скрип двери он обернулся, улыбаясь, как всегда, глуповатой и покорной улыбкой, расширившей стиснутое лицо его.
В коляске, запряженной парой черных зверей, ноги которых работали, точно рычаги фантастической машины, проехала Алина Телепнева, рядом с нею — Лютов, а напротив них, под
спиною кучера, размахивал рукою толстый человек, похожий
на пожарного.
Сидя в постели, она заплетала косу. Волосы у нее были очень тонкие, мягкие, косу она укладывала
на макушке холмиком, увеличивая этим свой рост. Казалось, что волос у нее немного, но, когда она распускала косу, они покрывали ее
спину или грудь почти до пояса, и она становилась похожа
на кающуюся Магдалину.
— Плохой ты актер, — сказал он и, подойдя к окну, открыл форточку. В темноте колебалась сероватая масса густейшего снега, создавая впечатление ткани, которая распадается
на мелкие клочья. У подъезда гостиницы жалобно мигал взвешенный в снегу и тоже холодный огонек фонаря. А за
спиною бормотал Лютов.