Неточные совпадения
Черные, лапчатые
листья растения расползались по стенам,
на стеблях, привязанных бечевками ко гвоздям, воздушные корни висели в воздухе, как длинные, серые черви.
Он сидел
на чугунной скамье, лицом к темной, пустынной реке, вода ее тускло поблескивала, точно огромный
лист кровельного железа, текла она лениво, бесшумно и казалась далекой.
Мать быстро списывала какие-то цифры с однообразных квадратиков бумаг
на большой, чистый
лист, пред нею стояло блюдо с огромным арбузом, пред Варавкой — бутылка хереса.
На столе,
на кушетке разбросаны желтенькие томики французских книг, точно
листья странного растения.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с языка, Самгин
на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред глазами
лист газеты, и через нее мутно смотрел
на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Солнечный свет, просеянный сквозь кисею занавесок
на окнах и этим смягченный, наполнял гостиную душистым теплом весеннего полудня. Окна открыты, но кисея не колебалась,
листья цветов
на подоконниках — неподвижны. Клим Самгин чувствовал, что он отвык от такой тишины и что она заставляет его как-то по-новому вслушиваться в слова матери.
— Написал он сочинение «О третьем инстинкте»; не знаю, в чем дело, но эпиграф подсмотрел: «Не ищу утешений, а только истину». Послал рукопись какому-то профессору в Москву; тот ему ответил зелеными чернилами
на первом
листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
Лютов взглянул
на Клима исподлобья, подозрительно, затем, наклонясь над
листом бумаги и подчеркивая что-то карандашом, сказал...
Ручной чижик, серенький с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился
на цветы, щипал
листья, качаясь
на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа, билась о стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко.
Листья, сорванные ветром, мелькали в воздухе, как летучие мыши, сыпался мелкий дождь, с крыш падали тяжелые капли, барабаня по шелку зонтика, сердито ворчала вода в проржавевших водосточных трубах. Мокрые, хмуренькие домики смотрели
на Клима заплаканными окнами. Он подумал, что в таких домах удобно жить фальшивомонетчикам, приемщикам краденого и несчастным людям. Среди этих домов забыто торчали маленькие церковки.
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут,
листья падают с деревьев в тень и свет
на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Клим почувствовал прилив невыносимой скуки. Все скучно: женщина,
на белое платье которой поминутно ложатся пятнышки теней от
листьев и ягод; чахоточный, зеленолицый музыкант в черных очках, неподвижная зелень сада, мутное небо, ленивенький шумок города.
Голосу старика благосклонно вторил шелест
листьев рябины за окном и задумчивый шумок угасавшего самовара.
На блестящих изразцах печки колебались узорные тени
листьев, потрескивал фитиль одной из трех лампадок. Козлов передвигал по медному подносу чайной ложкой мохнатый трупик осы.
Раскрашенный в цвета осени, сад был тоже наполнен красноватой духотой; уже несколько дней жара угрожала дождями, но ветер разгонял облака и, срывая желтый
лист с деревьев, сеял
на город пыль.
Он понял, что это нужно ей, и ему хотелось еще послушать Корвина.
На улице было неприятно; со дворов, из переулков вырывался ветер, гнал поперек мостовой осенний
лист,
листья прижимались к заборам, убегали в подворотни, а некоторые, подпрыгивая, вползали невысоко по заборам, точно испуганные мыши, падали, кружились, бросались под ноги. В этом было что-то напоминавшее Самгину о каменщиках и плотниках, падавших со стены.
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей в гимназии. Дома, в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком
на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их в портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал
на первом их
листе...
— В пользу кого или чего? — спросил он, соображая: под каким бы предлогом отказаться от продажи билетов? Гогина, записывая что-то
на листе бумаги, ответила...
Варвару тесно окружили ряженые; обмахивая лицо веером из
листьев сабельника, она отвечала
на шутки их как-то слишком громко, разглядывала пристально, беспокойно.
Там
на спинках скамеек сидели воробьи, точно старенькие люди; по черноватой воде пруда плавал желтый
лист тополей, напоминая ладони с обрубленными пальцами.
Здесь было тихо, даже дети не кричали, только легкий ветер пошевеливал жухлые
листья на деревьях садов, да из центра города доплывал ворчливый шумок.
На желтой крышке больничного гроба лежали два
листа пальмы латании и еще какие-то ветки комнатных цветов; Алина — монументальная, в шубе, в тяжелой шали
на плечах — шла, упираясь подбородком в грудь; ветер трепал ее каштановые волосы; она часто, резким жестом руки касалась гроба, точно толкая его вперед, и, спотыкаясь о камни мостовой, толкала Макарова; он шагал, глядя вверх и вдаль, его ботинки стучали по камням особенно отчетливо.
А этот, товарищ Яков, — что такое он?» — Незаметно для себя Самгин дошел до бульвара, остановился, посмотрел
на голые деревья, — они имели такой нищенский вид, как будто уже никогда больше не покроются
листьями.
За магазином, в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер лежал
на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко
на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными
листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним
на столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Это было дома у Марины, в ее маленькой, уютной комнатке. Дверь
на террасу — открыта, теплый ветер тихонько перебирал
листья деревьев в саду; мелкие белые облака паслись в небе, поглаживая луну, никель самовара
на столе казался голубым, серые бабочки трепетали и гибли над огнем, шелестели
на розовом абажуре лампы. Марина — в широчайшем белом капоте, — в широких его рукавах сверкают голые, сильные руки. Когда он пришел — она извинилась...
Было очень трудно представить, что ее нет в городе. В час предвечерний он сидел за столом, собираясь писать апелляционную жалобу по делу очень сложному, и, рисуя пером
на листе бумаги мощные контуры женского тела, подумал...
Перевернув испорченный
лист, он снова нарисовал Марину, какой воображал ее, дал в руку кадуцей Меркурия, приписал крылышки
на ногах и вдруг вспомнил слова Безбедова об «отвлекающей точке».
В этом решении было что-то удобное, и оно было необходимо. Разумеется, Марина не может нуждаться в шпионе, но — есть государственное учреждение, которое нуждается в услугах шпионов. Миша излишне любопытен.
Лист бумаги,
на котором Самгин начертил фигуру Марины и, разорвав, бросил в корзину, оказался
на столе Миши, среди черновиков.
На улице было солнечно и холодно, лужи, оттаяв за день, снова покрывались ледком, хлопотал ветер, загоняя в воду перья куриц, осенние кожаные
листья, кожуру лука, дергал пальто Самгина, раздувал его тревогу… И, точно в ответ
на каждый толчок ветра, являлся вопрос...
— Прозевал книгу, уже набирают. Достал оттиски первых
листов. Прозевал, черт возьми! Два сборничка выпустил, а третий — ускользнул. Теперь, брат, пошла мода
на сборники. От беков, Луначарского, Богданова, Чернова и до Грингмута, монархиста, все предлагают товар мыслишек своих оптом и в розницу. Ходовой товар. Что будем есть?
Елена полулежала
на тахте, под большой картиной, картина изображала желтые бугры песка, караван верблюдов, две тощие пальмы в лохмотьях
листьев, изорванных ветром.
— Пшел прочь! — взмахнул саблей, покачнулся назад и рубнул дерево, — отлетело несколько
листьев, сабля ударила по тарелкам
на столе.
И вот он сидит
на груде старых шпал, в тени огромного дерева с мелкими
листьями, светло-зелеными с лицевой стороны, оловянного цвета с изнанки.
Неточные совпадения
Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то есть такой, который не позволяет ни
на минуту усомниться в его подлинности;
листы его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами, как и
листы любого памятника погодинского древлехранилища.
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим
листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы,
на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то
на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то
на народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли:
Остановившись и взглянув
на колебавшиеся от ветра вершины осины с обмытыми, ярко блистающими
на холодном солнце
листьями, она поняла, что они не простят, что всё и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта зелень.
Непогода к вечеру разошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую ушами и головой лошадь, что она шла боком; но Левину под башлыком было хорошо, и он весело поглядывал вокруг себя то
на мутные ручьи, бежавшие по колеям, то
на нависшие
на каждом оголенном сучке капли, то
на белизну пятна нерастаявшей крупы
на досках моста, то
на сочный, еще мясистый
лист вяза, который обвалился густым слоем вокруг раздетого дерева.
Она молча пристально смотрела
на него, стоя посреди комнаты. Он взглянул
на нее,
на мгновенье нахмурился и продолжал читать письмо. Она повернулась и медленно пошла из комнаты. Он еще мог вернуть ее, но она дошла до двери, он всё молчал, и слышен был только звук шуршания перевертываемого
листа бумаги.