Неточные совпадения
Перед этим он стал говорить меньше, менее уверенно, даже как будто затрудняясь в выборе слов; начал отращивать бороду,
усы, но рыжеватые волосы
на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа
на зубную щетку, отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что лицо отцово жалостно обмякло, постарело.
Землистого цвета лицо, седые редкие иглы подстриженных
усов, голый, закоптевший череп с остатками кудрявых волос
на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим
на старого солдата и
на расстриженного монаха.
За нею уже ухаживал седой артиллерист, генерал, вдовец, стройный и красивый, с умными глазами, ухаживал товарищ прокурора Ипполитов, маленький человечек с черными
усами на смуглом лице, веселый и ловкий.
Не нравился нос, прямой и сухонький, он был недостаточно велик, губы — тонки, подбородок — излишне остр,
усы росли двумя светлыми кустиками только
на углах губ.
Он молчал, пощипывая кустики
усов, догадываясь, что это — предисловие к серьезной беседе, и — не ошибся. С простотою, почти грубоватой, мать, глядя
на него всегда спокойными глазами, сказала, что она видит его увлечение Лидией. Чувствуя, что он густо покраснел, Клим спросил, усмехаясь...
Старенький швейцар с китайскими
усами, с медалями
на вогнутой груди, в черной шапочке
на голом черепе деловито сказал...
На скуластом лице его, обрызганном веснушками, некрасиво торчал тупой нос, нервно раздувались широкие ноздри,
на верхней губе туго росли реденькие, татарские
усы.
— Громадный, пуда
на четыре с лишком! Бык, а не сом, ей-богу!
Усы — вот!
Вот в синем ухе колокольни зашевелилось что-то бесформенное, из него вылетела шапка, потом — другая, вылетел комом свернутый передник, — люди
на земле судорожно встряхнулись, завыли, заорали; мячами запрыгали мальчишки, а лысый мужичок с седыми
усами прорезал весь шум тонким визгом...
Тесной группой шли политические, человек двадцать, двое — в очках, один — рыжий, небритый, другой — седой, похожий
на икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой человек с длинными
усами и красным носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому парню, который шел рядом с ним, говорил и показывал пальцем
на окна сонных домов.
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их
на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал руками, кричал в окна домов,
на рабочих,
на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился
на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные
усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
Он растягивал под светлыми
усами очень красные губы так заученно точно, что казалось: все волосики
на концах его
усов каждый раз шевелятся совершенно равномерно.
Макаров промолчал, присев
на подоконник, пощипывая
усы.
Это прозвучало так обиженно, как будто было сказано не ею. Она ушла, оставив его в пустой, неприбранной комнате, в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг в ответ
на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту-две в состоянии подавленности, сорвал очки с носа и, до боли крепко пощипывая
усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая...
И, почтительно кланяясь, отскакивали.
На людей знаменитый человек Китая не смотрел, вещи он оглядывал
на ходу и, лишь пред некоторыми останавливаясь
на секунды,
на минуту, раздувал ноздри, шевелил
усами.
Генерал Фабрициус, расправив запорожские
усы, выступил вперед высокого гостя и жестом военачальника указал ему
на павильон царя.
Четко отбивая шаг, из ресторана, точно из кулисы
на сцену, вышел
на террасу плотненький, смуглолицый регент соборного хора. Густые
усы его были закручены концами вверх почти до глаз, круглых и черных, как слишком большие пуговицы его щегольского сюртучка. Весь он был гладко отшлифован, палка, ненужная в его волосатой руке, тоже блестела.
Под большим, уныло опустившимся и синеватым носом коротко подстриженные белые
усы, а
на дряблых губах постоянно шевелилась вежливая улыбочка.
Тонкие руки с кистями темных пальцев двигались округло, легко, расписанное лицо ласково морщилось, шевелились белые
усы, и за стеклами очков серенькие зрачки напоминали о жемчуге риз
на иконах.
Глаза его разошлись, каждый встал
на свое место. Пошевелив
усами, Корвин вынул из кармана визитки алый платочек, вытер губы и, крякнув, угрожающе шепнул...
Он, как бы для контраста с собою, приводил слесаря Вараксина, угрюмого человека с черными
усами на сером, каменном лице и с недоверчивым взглядом темных глаз, глубоко запавших в глазницы.
А Дунаев слушал, подставив ухо
на голос оратора так, как будто Маракуев стоял очень далеко от него; он сидел
на диване, свободно развалясь, положив руку
на широкое плечо угрюмого соседа своего, Вараксина. Клим отметил, что они часто и даже в самых пламенных местах речей Маракуева перешептываются, аскетическое лицо слесаря сурово морщится, он сердито шевелит
усами; кривоносый Фомин шипит
на них, толкает Вараксина локтем, коленом, а Дунаев, усмехаясь, подмигивает Фомину веселым глазом.
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что в дворянском отделении устроен для мужчин душ профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», — читал он, когда в дверь постучали и
на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился в
усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
Он уже не улыбался, хотя под
усами его блестели зубы, но лицо его окаменело, а глаза остановились
на лице Клима с таким жестким выражением, что Клим невольно повернулся к нему боком, пробормотав...
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые
усы, —
усы у него загибались в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится
на все,
на дома, леса,
на людей…
Лицо тоже измятое, серое, с негустой порослью волос лубочного цвета,
на подбородке волосы обещали вырасти острой бородою; по углам очень красивого рта свешивались — и портили рот — длинные, жидкие
усы.
Долганов оскалил крупные, желтые зубы, хотел сказать, видимо, что-то резкое, но дернул себя за
усы и так закрыл рот. Но тотчас же заговорил снова, раскачиваясь
на стуле, потирая колени ладонями...
Был он ниже среднего роста, очень худенький, в блузе цвета осенних туч и похожей
на блузу Льва Толстого; он обладал лицом подростка, у которого преждевременно вырос седоватый клинушек бороды; его черненькие глазки неприятно всасывали Клима, лицо украшал остренький нос и почти безгубый ротик, прикрытый белой щетиной негустых
усов.
Тугое лицо ее лоснилось радостью, и она потягивала воздух носом, как бы обоняя приятнейший запах.
На пороге столовой явился Гогин, очень искусно сыграл
на губах несколько тактов марша, затем надул одну щеку, подавил ее пальцем, и из-под его светленьких
усов вылетел пронзительный писк. Вместе с Гогиным пришла девушка с каштановой копной небрежно перепутанных волос над выпуклым лбом; бесцеремонно глядя в лицо Клима золотистыми зрачками, она сказала...
Но тотчас же его схватил за руку плечистый студент с рыжими
усами на широком лице.
Варвара неприлично и до слез хохотала, Самгин, опасаясь, что квартирант обидится, посматривал
на нее укоризненно. Но Митрофанов не обижался, ему, видимо, нравилось смешить молодую женщину, он вытаскивал из кармана руку и с улыбкой в бесцветных глазах разглаживал пальцем редковолосые
усы.
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые черные
усы, и стал похож
на армянина. Он снял крахмаленную рубашку, надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил шляпу фуражкой, и это сделало его человеком, который сразу, издали, бросался в глаза. Он уже не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «седыми», социалистов-революционеров — «серыми», очень гордился своей выдумкой и говорил...
Он человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки.
На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие
усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
Митрофанов вошел
на цыпочках, балансируя руками, лицо его было смешно стянуто к подбородку,
усы ощетинены, он плотно притворил за собою дверь и, подойдя к столу, тихонько сказал...
Но сквозь дождь и гром ко крыльцу станции подкатил кто-то, молния осветила в окне мокрую голову черной лошади; дверь распахнулась, и, отряхиваясь, точно петух,
на пороге встал человек в клеенчатом плаще, сдувая с густых, светлых
усов капли дождя.
Поздно вечером к нему в гостиницу явился человек среднего роста, очень стройный, но голова у него была несоразмерно велика, и поэтому он казался маленьким. Коротко остриженные, но прямые и жесткие волосы
на голове торчали в разные стороны, еще более увеличивая ее.
На круглом, бритом лице — круглые выкатившиеся глаза, толстые губы, верхнюю украшали щетинистые
усы, и губа казалась презрительно вздернутой. Одет он в белый китель, высокие сапоги, в руке держал солидную палку.
— И, наконец, меня зовут Петр
Усов, а не Руссов и не Петрусов, как они пишут
на конвертах. Эта небрежность создает для меня излишние хлопоты с почтой.
— «
Усов», — прочитал он, подумал и стал осторожно нагревать бумажку
на спичке, разбирая: — «быв. студ. сдан в солд. учит. Софья Любачева, служ. гостиницы «Москва», быв. раб. Выксунск. зав. Андрей Андреев».
«Замужем?» — недоверчиво размышлял Самгин, пытаясь представить себе ее мужа. Это не удавалось. Ресторан был полон неестественно возбужденными людями; размахивая газетами, они пили, чокались, оглушительно кричали; синещекий, дородный человек, которому только толстые
усы мешали быть похожим
на актера, стоя с бокалом шампанского в руке, выпевал сиплым баритоном, сильно подчеркивая «а...
Дважды в неделю к ней съезжались люди местного «света»: жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и веселая красавица; жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха, с темной чертою
на верхней губе — она брила
усы; супруга предводителя дворянства, высокая, тощая, с аскетическим лицом монахини; приезжали и еще не менее важные дамы.
Вошел высокий, скуластый человек, с рыжеватыми
усами, в странном пиджаке без пуговиц, застегнутом
на левом боку крючками;
на ногах — высокие сапоги; несмотря
на длинные, прямые волосы, человек этот казался переодетым солдатом.
Потом Самгин ехал
на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а
на козлах, лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и
усами в стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
— Куда же это они… прямо
на нас? — проворчал тощий человек впереди Клима и отодвинулся; тогда Самгин увидал каменное лицо Корвина, из-под его густых
усов четко и яростно выскакивали правильно разрубленные слова...
Молодой человек говорил что-то о Стендале, Овидии, голос у него был звонкий, но звучал обиженно, плоское лицо украшали жиденькие
усы и такие же брови, но они, одного цвета с кожей, были почти невидимы, и это делало молодого человека похожим
на скопца.
Клим сообразил, что командует медник, — он лудил кастрюли, самовары и дважды являлся жаловаться
на Анфимьевну, которая обсчитывала его. Он — тощий, костлявый, с кусочками черных зубов во рту под седыми
усами. Болтлив и глуп. А Лаврушка — его ученик и приемыш. Он жил
на побегушках у акушерки, квартировавшей раньше в доме Варвары. Озорной мальчишка. Любил петь: «Что ты, суженец, не весел». А надо было петь — сундженец, сундженский казак.
В центре их стоял человек в башлыке, шевеля светлыми
усами на маленьком лице; парень в сибирской, рваной папахе звучно говорил ему...
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда
на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку
на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие
усы.
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые
усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом.
На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом,
на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
— А ты чего смотрел, морда? — спросил офицер и, одной рукой разглаживая
усы, другой коснулся револьвера
на боку, — люди отодвинулись от него, несколько человек быстро пошли назад к поезду; жандарм обиженно говорил...
— Как видите. А был такой Петр
Усов, слепой; он выступил
на митинге, и по дороге домой его убили, буквально растоптали ногами. Необходима организация боевых дружин, и — «око за око, зуб за зуб». У эсеров будет раскол по вопросу о терроре.