Неточные совпадения
Весело хлопотали птицы, обильно цвели цветы, бархатное
небо наполняло сад голубым сиянием, и в блеске весенней радости было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука
синие нитки, делая пальцами в воздухе маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
Две-три сотни широко раскрытых глаз были устремлены все в одном направлении — на
синюю луковицу неуклюже сложенной колокольни с пустыми ушами, сквозь которые просвечивал кусок дальнего
неба.
Климу показалось, что этот кусок и
синее и ярче
неба, изогнутого над селом.
Отзвонив, он вытирал потный череп, мокрое лицо большим платком в
синюю и белую клетку, снова смотрел в
небо страшными, белыми глазами, кланялся публике и уходил, не отвечая на похвалы, на вопросы.
Покручивая бородку, он осматривал стены комнаты, выкрашенные в неопределенный, тусклый тон; против него на стене висел этюд маслом, написанный резко, сильными мазками: сочно
синее небо и зеленоватая волна, пенясь, опрокидывается на оранжевый песок.
В
небе, очень густо
синем и почти без звезд, неподвижно стоял слишком светлый диск ущербленной луны.
Его посадили в грязную камеру с покатыми нарами для троих, со сводчатым потолком и недосягаемо высоким окошком; стекло в окне было разбито, и сквозь железную решетку втекал воздух марта, был виден очень
синий кусок
неба.
Он отбрасывал их от себя, мял, разрывал руками, люди лопались в его руках, как мыльные пузыри; на секунду Самгин видел себя победителем, а в следующую — двойники его бесчисленно увеличивались, снова окружали его и гнали по пространству, лишенному теней, к дымчатому
небу; оно опиралось на землю плотной, темно-синей массой облаков, а в центре их пылало другое солнце, без лучей, огромное, неправильной, сплющенной формы, похожее на жерло печи, — на этом солнце прыгали черненькие шарики.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в
небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Прекрасны вы, брега Тавриды, // Когда вас видишь с корабля // При свете утренней Киприды, // Как вас впервой увидел я; // Вы мне предстали в блеске брачном: // На
небе синем и прозрачном // Сияли груды ваших гор, // Долин, деревьев, сёл узор // Разостлан был передо мною. // А там, меж хижинок татар… // Какой во мне проснулся жар! // Какой волшебною тоскою // Стеснялась пламенная грудь! // Но, муза! прошлое забудь.
Когда же пойдут горами по
небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир — страшен тогда Днепр!
Иногда на нее спускалась тихая, серьезная печаль; прижимаясь ко мне, глядя в
небо синими, ожидающими глазами, она говорила:
Неточные совпадения
Уж звезды рассажалися // По
небу темно-синему, // Высоко месяц стал. // Когда пришла хозяюшка // И стала нашим странникам // «Всю душу открывать…»
Ночь тихая спускается, // Уж вышла в
небо темное // Луна, уж пишет грамоту // Господь червонным золотом // По
синему по бархату, // Ту грамоту мудреную, // Которой ни разумникам, // Ни глупым не прочесть.
Гонимы вешними лучами, // С окрестных гор уже снега // Сбежали мутными ручьями // На потопленные луга. // Улыбкой ясною природа // Сквозь сон встречает утро года; //
Синея блещут
небеса. // Еще прозрачные леса // Как будто пухом зеленеют. // Пчела за данью полевой // Летит из кельи восковой. // Долины сохнут и пестреют; // Стада шумят, и соловей // Уж пел в безмолвии ночей.
Я вспомнил луг перед домом, высокие липы сада, чистый пруд, над которым вьются ласточки,
синее небо, на котором остановились белые прозрачные тучи, пахучие копны свежего сена, и еще много спокойных радужных воспоминаний носилось в моем расстроенном воображении.
Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти
синела и над нею поднималось бледно-голубое
небо, чуть обрумяненное зарей.