Неточные совпадения
Варавка схватил его и стал подкидывать к потолку, легко, точно мяч. Вскоре после этого привязался
неприятный доктор Сомов, дышавший запахом водки и соленой рыбы; пришлось выдумать, что его фамилия круглая, как бочонок. Выдумалось, что дедушка говорит лиловыми словами. Но, когда он сказал, что
люди сердятся по-летнему и по-зимнему, бойкая дочь Варавки, Лида, сердито крикнула...
Ужас, испытанный Климом в те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все более редко и лишь как
неприятное сновидение. Но в словах скептического
человека было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
Клим выслушивал эти ужасы довольно спокойно, лишь изредка
неприятный холодок пробегал по коже его спины. То, как говорили, интересовало его больше, чем то, о чем говорили. Он видел, что большеголовый, недоконченный писатель говорит о механизме Вселенной с восторгом, но и
человек, нарядившийся мужиком, изображает ужас одиночества земли во Вселенной тоже с наслаждением.
Звон колокольчика и крик швейцара, возвестив время отхода поезда, прервал думы Самгина о
человеке,
неприятном ему. Он оглянулся, в зале суетились пассажиры, толкая друг друга, стремясь к выходу на перрон.
Подозрительно было искусно сделанное матерью оживление, с которым она приняла Макарова; так она встречала только
людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка увел Лютова в кабинет к себе, Клим стал наблюдать за нею. Играя лорнетом, мило улыбаясь, она сидела на кушетке, Макаров на мягком пуфе против нее.
Но, чувствуя себя в состоянии самообороны и несколько торопясь с выводами из всего, что он слышал, Клим в
неприятной ему «кутузовщине» уже находил ценное качество: «кутузовщина» очень упрощала жизнь, разделяя
людей на однообразные группы, строго ограниченные линиями вполне понятных интересов.
Клим сразу подметил в нем
неприятную черту:
человек этот рассматривал всех
людей сквозь ресницы, насмешливо и враждебно.
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него на нижнюю часть лица ее ложились
неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при
людях он не любил ее.
А
человек не старый, лет сорока, с виду — здоровый, облика
неприятного, даже — звериного.
— Неужели — воры? — спросил Иноков, улыбаясь. Клим подошел к окну и увидал в темноте двора, что с ворот свалился большой, тяжелый
человек, от него отскочило что-то круглое,
человек схватил эту штуку, накрыл ею голову, выпрямился и стал жандармом, а Клим, почувствовав
неприятную дрожь в коже спины, в ногах, шепнул с надеждой...
Самгин чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно было ее отношение к сводному брату; слишком часто и тревожно останавливались
неприятные глаза Татьяны на лице Алексея, — так следит жена за мужем с больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за
человеком, которого хотят, но не могут понять.
При этих
людях Самгин не решился отказаться от
неприятного поручения. Он взял пять билетов, решив, что заплатит за все, а на вечеринку не пойдет.
У всех этих
людей были такие же насмешливые глаза, как у грузчика, и такая же дерзкая готовность сказать или сделать
неприятное.
Самгин видел, что тут сходятся
люди как будто родственные ему, — это делало их особенно
неприятными.
Жалко было себя, —
человека, который не хотел бы, но принужден видеть и слышать
неприятное и непонятное.
Самгин тотчас подметил что-то новое и жуткое в этом, издавна
неприятном ему
человеке.
Самгин уже видел, что пред ним знакомый и
неприятный тип чудака-человека. Не верилось, что он слепнет, хотя левый глаз был мутный и странно дрожал, но можно было думать, что это делается нарочно, для вящей оригинальности. Отвечая на его вопросы осторожно и сухо, Самгин уступил желанию сказать что-нибудь
неприятное и сказал...
По улице с
неприятной суетливостью, не свойственной солиднейшему городу, сновали, сталкиваясь,
люди, ощупывали друг друга, точно муравьи усиками, разбегались. Точно каждый из них потерял что-то, ищет или заплутался в городе, спрашивает: куда идти? В этой суете Самгину почудилось нечто притворное.
Туробоев пришел вечером в крещеньев день. Уже по тому, как он вошел, не сняв пальто, не отогнув поднятого воротника, и по тому, как иронически нахмурены были его красивые брови, Самгин почувствовал, что
человек этот сейчас скажет что-то необыкновенное и
неприятное. Так и случилось. Туробоев любезно спросил о здоровье, извинился, что не мог прийти, и, вытирая платком отсыревшую, остренькую бородку, сказал...
Все, кто был в большой комнате, высунулись из нее,
человек с рыжими усами грубовато и не скрывая
неприятного удивления, спросил...
Вечером собралось
человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый
человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно
неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
И тотчас раздались голоса ворчливые, сердитые, точно
людям напомнили
неприятное...
В ответ на этот плачевный крик Самгин пожал плечами, глядя вслед потемневшей, как все
люди в этот час, фигуре бывшего агента полиции.
Неприятная сценка с Митрофановым, скользнув по настроению, не поколебала его. Холодный сумрак быстро разгонял
людей, они шли во все стороны, наполняя воздух шумом своих голосов, и по веселым голосам ясно было:
люди довольны тем, что исполнили свой долг.
И, как всякий
человек в темноте, Самгин с
неприятной остротою ощущал свою реальность.
Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа,
человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Эта философия казалась Климу очень туманной, косноязычной,
неприятной. Но и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие вопросы, и еще более раздражался, убеждаясь, что слова этого развинченного
человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно.
Вообще — не хватало
людей, даже тех, которые раньше казались
неприятными, лишними.
Стало холодно, — вздрогнув, он закрыл форточку. Космологическая картина исчезла, а Клим Самгин остался, и было совершенно ясно, что и это тоже какой-то нереальный
человек, очень
неприятный и даже как бы совершенно чужой тому, кто думал о нем, в незнакомом деревянном городе, под унылый, испуганный вой собак.
Как все необычные
люди, Безбедов вызывал у Самгина любопытство, — в данном случае любопытство усиливалось еще каким-то неопределенным, но
неприятным чувством. Обедал Самгин во флигеле у Безбедова, в комнате, сплошь заставленной различными растениями и полками книг, почти сплошь переводами с иностранного: 144 тома пантелеевского издания иностранных авторов, Майн-Рид, Брем, Густав Эмар, Купер, Диккенс и «Всемирная география» Э. Реклю, — большинство книг без переплетов, растрепаны, торчат на полках кое-как.
Как всегда, ее вкусный голос и речь о незнакомом ему заставили Самгина поддаться обаянию женщины, и он не подумал о значении этой просьбы, выраженной тоном
человека, который говорит о забавном, о капризе своем. Только на месте, в незнакомом и
неприятном купеческом городе, собираясь в суд, Самгин сообразил, что согласился участвовать в краже документов. Это возмутило его.
Лицо Владимира Лютова побурело, глаза, пытаясь остановиться, дрожали, он слепо тыкал вилкой в тарелку, ловя скользкий гриб и возбуждая у Самгина тяжелое чувство неловкости. Никогда еще Самгин не слышал, не чувствовал, чтоб этот
человек говорил так серьезно, без фокусов, без
неприятных вывертов. Самгин молча налил еще водки, а Лютов, сорвав салфетку с шеи, продолжал...
«Боевое отличие показывает», — подумал Самгин, легко находя в старом знакомом новое и
неприятное. Представил Дуняшу в руках этого
человека.
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась в пепел. После этого ему стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он жил в этом огромном городе. В сущности — город
неприятный, избалован богатыми иностранцами, живет напоказ и обязывает к этому всех своих
людей.
«Почему необходимо, чтоб этот и раньше
неприятный, а теперь подозрительный
человек снова встал на моем пути?»
И, думая словами, он пытался представить себе порядок и количество
неприятных хлопот, которые ожидают его. Хлопоты начались немедленно: явился
человек в черном сюртуке, краснощекий, усатый, с толстым слоем черных волос на голове, зачесанные на затылок, они придают ему сходство с дьяконом, а черноусое лицо напоминает о полицейском. Большой, плотный, он должен бы говорить басом, но говорит высоким, звонким тенором...
Сначала он отвел в сторону группу
людей наименее интересных и наиболее
неприятных ему.
Он отметил только одно: навсегда исчез
человек неприятный и даже — опасный чем-то. Это вовсе не плохо.
Самгину очень не нравился пристальный взгляд прозрачно-голубых глаз, — блеск взгляда напоминал синеватый огонь раскаленных углей, в бороде
человека шевелилась
неприятная подстерегающая улыбка.
Эти
неприятные мысли прятали в себе некий обидный упрек, как бы подсказывая, что жизнь — бессмысленна, и Самгин быстро гасил их, как огонек спички, возвращаясь к думам о случайных
людях.