Неточные совпадения
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками,
попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка
не пустила ее.
Сидя на крыльце кухни, она кормила цыплят и вдруг,
не охнув,
упала мертвая.
Люди
спят, мой друг, пойдем в тенистый сад,
Люди
спят, одни лишь звезды к нам глядят,
Да и те
не видят нас среди ветвей
И
не слышат, слышит только соловей.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и
упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
— Я
упала, как слепая, когда лезла через забор, — сказала она, всхлипнув. — Как дура. Я
не могу идти…
Клим и Дронов сняли ее, поставили на землю, но она, охнув, повалилась, точно кукла, мальчики едва успели поддержать ее. Когда они повели ее домой, Лидия рассказала, что
упала она
не перелезая через забор, а пытаясь влезть по водосточной трубе в окно комнаты Игоря.
Томилина
не любили и здесь. Ему отвечали скупо, небрежно. Клим находил, что рыжему учителю нравится это и что он нарочно раздражает всех. Однажды писатель Катин, разругав статью в каком-то журнале, бросил журнал на подоконник, но книга
упала на пол; Томилин сказал...
—
Не шали, — сухо сказал он, жмурясь, как будто луч солнца
попал в глаза его; Дронов небрежно бросил пресс на стол, а Клим, стараясь говорить равнодушно, спросил...
— Ночами
не думают, а
спят.
Лидия вернулась с прогулки незаметно, а когда сели ужинать, оказалось, что она уже
спит. И на другой день с утра до вечера она все как-то беспокойно мелькала, отвечая на вопросы Веры Петровны
не очень вежливо и так, как будто она хотела поспорить.
— Мой взгляд ты знаешь, он
не может измениться, — ответила мать, вставая и поцеловав его. —
Спи!
Но это
не удалось ему, с утра он
попал в крепкие руки Марины.
Она казалась наиболее удобной, потому что
не имела обаяния женщины, и можно было изучать, раскрыть, уличить ее в чем-то,
не опасаясь
попасть в глупое положение Грелу, героя нашумевшего романа Бурже «Ученик».
Белый пепел
падал на лицо и быстро таял, освежая кожу, Клим сердито сдувал капельки воды с верхней губы и носа, ощущая, что несет в себе угнетающую тяжесть, жуткое сновидение, которое
не забудется никогда.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже
спал; он
не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Она
не слушала; задыхаясь и кашляя, наклонясь над его лицом и глядя в смущенные глаза его глазами, из которых все
падали слезы, мелкие и теплые, она шептала...
— Ты знаешь, — в посте я принуждена была съездить в Саратов, по делу дяди Якова; очень тяжелая поездка! Я там никого
не знаю и
попала в плен местным… радикалам, они много напортили мне. Мне ничего
не удалось сделать, даже свидания
не дали с Яковом Акимовичем. Сознаюсь, что я
не очень настаивала на этом. Что могла бы я сказать ему?
— Ну, довольно, Владимир. Иди
спать! — громко и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе, что
не понимаю этих… вывертов. Я знаю одно: женщина рождает мужчину для женщины.
Клим промолчал, присматриваясь, как в красноватом луче солнца мелькают странно обесцвеченные мухи; некоторые из них, как будто видя в воздухе неподвижную точку, долго дрожали над нею,
не решаясь сесть, затем
падали почти до пола и снова взлетали к этой невидимой точке. Клим показал глазами на тетрадку...
Минуты две четверо в комнате молчали, прислушиваясь к спору на террасе, пятый, Макаров, бесстыдно
спал в углу, на низенькой тахте. Лидия и Алина сидели рядом, плечо к плечу, Лидия наклонила голову, лица ее
не было видно, подруга что-то шептала ей в ухо. Варавка, прикрыв глаза, курил сигару.
Схватив кривое, суковатое полено, Лютов пытался поставить его на песке стоймя, это —
не удавалось, полено лениво
падало.
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась
спать, Самгин вышел на террасу, посмотрел на реку, на золотые пятна света из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а — нельзя, покуда
не придет таинственная дама или барышня.
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег
спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть,
не пошел к невесте, а приятно проводит время в лесу с этой
не умеющей улыбаться женщиной.
— Где же Владимир? — озабоченно спросил он. —
Спать он
не ложился, постель
не смята.
Черными руками он закатал рукава по локти и, перекрестясь на церковь, поклонился колоколам
не сгибаясь, а точно
падая грудью на землю, закинув длинные руки свои назад, вытянув их для равновесия.
—
Не могу, — сказала она, покачиваясь, как будто выбирая место, куда
упасть. Рукава ее блузы закатаны до локтей, с мокрой юбки на пол шлепались капли воды.
Климу
не хотелось
спать, но он хотел бы перешагнуть из мрачной суеты этого дня в область других впечатлений. Он предложил Маракуеву ехать на Воробьевы горы. Маракуев молча кивнул головой.
Оформилась она
не скоро, в один из ненастных дней
не очень ласкового лета. Клим лежал на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка на пол равномерно
падали тяжелые капли воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
— Этое орудие зарьяжается с этого места, вот этим снарьядом, который вам даже
не поднять, и
палит в данном направлении по цели, значить — по врагу. Господин,
не тыкайте палочкой, нельзя!
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа,
упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал
не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Самгина тяготило ощущение расслабленности, физической тошноты, ему хотелось закрыть глаза и остановиться, чтобы
не видеть, забыть, как
падают люди, необыкновенно маленькие в воздухе.
Клим
не помнил, три или четыре человека мелькнули в воздухе,
падая со стены, теперь ему казалось, что он видел десяток.
Бесконечную речь его пресек Диомидов, внезапно и бесшумно появившийся в дверях, он мял в руках шапку, оглядываясь так, точно
попал в незнакомое место и
не узнает людей. Маракуев очень, но явно фальшиво обрадовался, зашумел, а Дьякон, посмотрев на Диомидова через плечо, произнес, как бы ставя точку...
Не поняв состояния его ума, я было начал говорить с ним серьезно, но он
упал, — представьте! — на колени предо мной и продолжал увещания со стоном и воплями, со слезами — да!
— Из Брянска
попал в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко, думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили о евангельских мечах. Толстой сражался тем тупым мечом, который Христос приказал сунуть в ножны. А я — тем, о котором было сказано: «
не мир, но меч», но против этого меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну,
не понравились мы друг другу.
— Тоже вот и Любаша: уж как ей хочется, чтобы всем было хорошо, что уж я
не знаю как! Опять дома
не ночевала, а намедни, прихожу я утром, будить ее — сидит в кресле,
спит, один башмак снят, а другой и снять
не успела, как сон ее свалил. Люди к ней так и ходят, так и ходят, а женишка-то все нет да нет! Вчуже обидно, право: девушка сочная, как лимончик…
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще
спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти по пустым улицам за человеком, который, сунув руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы
не касаясь земли ногами, точно он себя нес на руках, охватив ими бедра свои.
— По долгу службы я ознакомился с письмами вашей почтенной родительницы, прочитал заметки ваши —
не все еще! — и, признаюсь, удивлен! Как это выходит, что вы, человек, рассуждающий наедине с самим собою здраво и солидно, уже второй раз
попадаете в сферу действий офицеров жандармских управлений?
Он
не думал сказать это и удивился, что слова сказались мальчишески виновато, тогда как следовало бы вести себя развязно; ведь ничего особенного
не случилось, и
не по своей воле
попал он в эту комнату.
— Какой вы смешной, пьяненький! Такой трогательный. Ничего, что я вас привезла к себе? Мне неудобно было ехать к вам с вами в четыре часа утра. Вы
спали почти двенадцать часов. Вы
не вставайте! Я сейчас принесу вам кофе…
— А Любаша еще
не пришла, — рассказывала она. — Там ведь после того, как вы себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон — о, какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем с Гогиным, с Алиной они бог знает что делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула с блюдца и,
упав на пол, раскололась на мелкие куски.
Он вошел
не сразу. Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее
опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин сел на стул у кровати и, гладя ее руку от плеча к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
Держа в руках чашку чая, Варвара слушала ее почтительно и с тем напряжением, которое является на лице человека, когда он и хочет, но
не может
попасть в тон собеседника.
— А когда мне было лет тринадцать, напротив нас чинили крышу, я сидела у окна, — меня в тот день наказали, — и мальчишка кровельщик делал мне гримасы. Потом другой кровельщик запел песню, мальчишка тоже стал петь, и — так хорошо выходило у них. Но вдруг песня кончилась криком, коротеньким таким и резким, тотчас же шлепнулось, как подушка, — это
упал на землю старший кровельщик, а мальчишка лег животом на железо и распластался, точно
не человек, а — рисунок…
Ночью дождя
не было, а была тяжкая духота, она мешала
спать, вливаясь в открытое окно бесцветным, жарким дымом, вызывая испарину.
Остановились в Нижнем Новгороде посмотреть только что открытое и еще
не разыгравшееся всероссийское торжище. Было очень забавно наблюдать изумление Варвары пред суетливой вознею людей, которые, разгружая бесчисленные воза, вспарывая тюки, открывая ящики, набивали глубокие
пасти лавок, украшали витрины множеством соблазнительных вещей.
Было стыдно сознаться, но Самгин чувствовал, что им овладевает детский, давно забытый страшок и его тревожат наивные, детские вопросы, которые вдруг стали необыкновенно важными. Представлялось, что он
попал в какой-то прозрачный мешок, откуда никогда уже
не сможет вылезти, и что шкуна
не двигается, а взвешена в пустоте и только дрожит.
Варвара сидела у борта, держась руками за перила, упираясь на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли
спать. Стихов он знал
не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
— Я видела все это.
Не помню когда, наверное — маленькой и во сне. Я шла вверх, и все поднималось вверх, но — быстрее меня, и я чувствовала, что опускаюсь,
падаю. Это был такой горький ужас, Клим, право же, милый… так ужасно. И вот сегодня…