Неточные совпадения
Учитель молча, осторожно отодвинулся от нее, а у Тани порозовели уши, и, наклонив голову, она долго, неподвижно смотрела в
пол, под
ноги себе.
Жена, подпрыгнув, ударила его головою в скулу, он соскочил с постели, а она снова свалилась на
пол и начала развязывать
ноги свои, всхрапывая...
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал
полы мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал
ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
Настоящий Старик, бережно переставляя одеревеневшие
ноги свои, слишком крепко тычет палкой в
пол, кашляет так, что у него дрожат уши, а лицо и шея окрашиваются в цвет спелой сливы; пристукивая палкой, он говорит матери, сквозь сердитый кашель...
— Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он сухой шепот матери; чьи-то
ноги тяжело шаркнули по
полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
Клим зажег свечу, взял в правую руку гимнастическую гирю и пошел в гостиную, чувствуя, что
ноги его дрожат. Виолончель звучала громче, шорох был слышней. Он тотчас догадался, что в инструменте — мышь, осторожно положил его верхней декой на
пол и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
А через час, сидя на постели, спустив
ноги на
пол, голая, она, рассматривая носок Клима, сказала, утомленно зевнув...
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на
пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в
ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал
пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на
пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под
ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Не поднимая головы, Клим посмотрел вслед им. На
ногах Дронова старенькие сапоги с кривыми каблуками, на голове — зимняя шапка, а Томилин — в длинном, до пят, черном пальто, в шляпе с широкими
полями. Клим усмехнулся, найдя, что костюм этот очень характерно подчеркивает странную фигуру провинциального мудреца. Чувствуя себя достаточно насыщенным его философией, он не ощутил желания посетить Томилина и с неудовольствием подумал о неизбежной встрече с Дроновым.
Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком солнце, доски
пола дымились под его
ногами, он чувствовал, что и в голове его дымится злость.
— А мы тут разбирали «Тартюфа», — говорил дядя Хрисанф, усевшись рядом с Климом и шаркая по
полу ногами в цветных туфлях.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая
ногами по кирпичному
полу, только улыбающийся человек сказал кому-то...
У печи кто-то всхрапнул, повез
ногами по
полу и гулко стукнулся головой о перегородку.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых
ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о
пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Он встал на
ноги, посмотрел неуверенно в
пол, снова изогнул рот серпом. Макаров подвел его к столу, усадил, а Лютов сказал, налив полстакана вина...
Макаров бережно усадил его на стул у двери — обычное место Диомидова в этой комнате; бутафор утвердил на
полу прыгающую
ногу и, стряхивая рукой пыль с головы, сипло зарычал...
Нога его снова начала прыгать, дробно притопывая по
полу, колено выскакивало из дыры; он распространял тяжелый запах кала. Макаров придерживал его за плечо и громко, угрюмо говорил Варваре...
— Это ведь не те, которые живут под
полом, — объяснил он ей, но маленькая подруга его, строптиво топнув
ногой, закричала...
— Ну, все равно, — махнул рукою Долганов и, распахнув
полы сюртука, снова сел, поглаживая
ноги, а женщина, высоко вскинув голову, захохотала, вскрикивая сквозь смех...
Чешуйчатые
ноги ее почти не касались
пола, тяжелые космы волос, переплетенных водорослями, оттягивали голову ее назад, мелкие, рыбьи зубы ее блестели голодно и жадно.
Самгин ошеломленно опустил руки, пальто упало на
пол, путаясь в нем
ногами, он налил в стакан воды, подал ей порошок, наклонился над ее лицом.
Карандашик выскочил из его рук и подкатился к
ногам Самгина. Дронов несколько секунд смотрел на карандаш, точно ожидая, что он сам прыгнет с
пола в руку ему. Поняв, чего он ждет, Самгин откинулся на спинку стула и стал протирать очки. Тогда Дронов поднял карандаш и покатил его Самгину.
— Почему? — повторил студент, взял человека за ворот и встряхнул так, что с того слетела шапка, обнаружив испуганную мордочку. Самгина кто-то схватил сзади за локти, но тотчас же, крякнув, выпустил, затем его сильно дернули за
полы пальто, он пошатнулся, едва устоял на
ногах; пронзительно свистел полицейский свисток, студент бросил человека на землю, свирепо крикнув...
Приглаживая щеткой волосы, он протянул Самгину свободную руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку на подзеркальник, свалив на
пол медную пепельницу, щетка упала к
ногам толстого человека с желтым лицом, тот ожидающим взглядом посмотрел на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
Но возражал он ей редко, а чаще делал так: пристально глядя в лицо ее, шаркал
ногою по
полу, как бы растирая что-то.
Рядом с Климом встал, сильно толкнув его, человек с круглой бородкой, в поддевке на лисьем мехе, в каракулевой фуражке; держа руки в карманах поддевки, он судорожно встряхивал
полы ее, точно собираясь подпрыгнуть и взлететь на воздух, переступал с
ноги на
ногу и довольно громко спрашивал...
Освещая стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные
ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в
пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
— Только? — спросил он, приняв из рук Самгина письмо и маленький пакет книг; взвесил пакет на ладони, положил его на
пол,
ногою задвинул под диван и стал читать письмо, держа его близко пред лицом у правого глаза, а прочитав, сказал...
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок и боясь испачкать руки. Это напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не слезал с
ноги, точно прирос к ней. В комнате сгущался кисловатый запах. Было уже очень поздно, да и не хотелось позвонить, чтоб пришел слуга, вытер
пол. Не хотелось видеть человека, все равно — какого.
Песня мешала уснуть, точно зубная боль, еще не очень сильная, но грозившая разыграться до мучительной. Самгин спустил
ноги с нар, осторожно коснулся деревянного
пола и зашагал по камере, ступая на пальцы, как ходят по тонкому слою льда или по непрочной, гибкой дощечке через грязь.
Он говорил еще что-то, но Самгин не слушал его, глядя, как водопроводчик, подхватив Митрофанова под мышки, везет его по
полу к пролому в стене. Митрофанов двигался, наклонив голову на грудь, спрятав лицо; пальто, пиджак на нем были расстегнуты, рубаха выбилась из-под брюк,
ноги волочились по
полу, развернув носки.
Тишина росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение, — точно опускался
пол, уходя из-под
ног. В кармане жилета замедленно щелкали часы, из кухни доносился острый запах соленой рыбы. Самгин открыл форточку, и, вместе с холодом, в комнату влетела воющая команда...
Над крыльцом дугою изгибалась большая, затейливая вывеска, — на белом
поле красной и синей краской были изображены: мужик в странной позе — он стоял на одной
ноге, вытянув другую вместе с рукой над хомутом, за хомутом — два цепа; за ними — большой молоток; дальше — что-то непонятное и — девица с парнем; пожимая друг другу руки, они целовались.
— А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, — в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно —
полем, ночь, темнота, на земле, под
ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да — черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
Размахивая шляпой, он указал ею на жандарма; лицо у него было серое, на висках выступил пот, челюсть тряслась, и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он сидел на постели в неудобной позе, вытянув одну
ногу, упираясь другою в
пол, и рычал...
«Посмотрим, как делают религию на заводе искусственных минеральных вод! Но — как же я увижу?» Подвинув
ногу по мягкому на
полу, он уперся ею в стену, а пошарив по стене рукою, нашел тряпочку, пошевелил ее, и пред глазами его обнаружилась продолговатая, шириною в палец, светлая полоска.
Когда лысый втиснулся в цепь, он как бы покачнул, приподнял от
пола людей и придал вращению круга такую быстроту, что отдельные фигуры стали неразличимы, образовалось бесформенное, безрукое тело, — на нем, на хребте его подскакивали, качались волосатые головы; слышнее, более гулким стал мягкий топот босых
ног; исступленнее вскрикивали женщины, нестройные крики эти становились ритмичнее, покрывали шум стонами...
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по
полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в лицо друг другу и, сбитые с
ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее на руки, вынес из круга и погрузил в темноту, точно в воду.
Круг пошел медленнее, шум стал тише, но люди падали на
пол все чаще, осталось на
ногах десятка два; седой, высокий человек, пошатываясь, встал на колени, взмахнул лохматой головою и дико, яростно закричал...
Вскочил Захарий и, вместе с высоким, седым человеком, странно легко поднял ее, погрузил в чан, — вода выплеснулась через края и точно обожгла
ноги людей, — они взвыли, закружились еще бешенее, снова падали, взвизгивая, тащились по
полу, — Марина стояла в воде неподвижно, лицо у нее было тоже неподвижное, каменное.
Вот она заговорила, но в топоте и шуме голосов ее голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая в сторону, шлепались на
пол с мягким звуком, точно подушки, и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко и парами, но все падали один за другим или, протянув руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили в сторону и там тоже бессильно валились с
ног, точно подрубленные.
Самгин шагнул к ней, — она взмахнула рукою, прикрывая грудь, мокрый шелк рубашки соскользнул к ее
ногам, она бросила свечу на
пол и простонала негромко...
Он схватил Самгина за руку, быстро свел его с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в лицо его черной
полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои
ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
В мохнатой комнате все качалось, кружилось, Самгин хотел встать, но не мог и, не подняв
ног с
пола, ткнулся головой в подушку.
Безбедов оторвался от стены, шагнул к нему, ударился коленом об угол нар, охнул, сел на
пол и схватил Самгина за
ногу.
Против Самгина лежал вверх лицом, закрыв глаза, длинноногий человек, с рыжей, остренькой бородкой, лежал сунув руки под затылок себе. Крик Пыльникова разбудил его, он сбросил
ноги на
пол, сел и, посмотрев испуганно голубыми глазами в лицо Самгина, торопливо вышел в коридор, точно спешил на помощь кому-то.
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет, сидел за столом у самовара, с газетой в руках, газеты валялись на диване, на
полу, он встал и, расшвыривая их
ногами, легко подвинул к столу тяжелое кресло.
Тося, бесцеремонно вытирая платком оцелованное лицо, спустила черные
ноги на
пол и исчезла, сказав: — Знакомьтесь: Самгин — Плотникова, Марфа Николаевна. Пойду оденусь.
— Марксизм — это не социализм, — настаивала Орехова и качалась, точно
пол колебался под ее
ногами.