Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка,
обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Неточные совпадения
Вытирая шарфом лицо свое,
мать заговорила уже не сердито, а тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах, давая Климу уроки музыки. Она сказала, что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног не
обнимал, это было бы неприлично.
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то о
матери, о том, как он в саду
обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
Он встал, крепко
обнял ее за талию, но тотчас же отвел свою руку, вдруг и впервые чувствуя в
матери женщину.
— Милый мой, — сказала
мать,
обняв его, поцеловав лоб. — В твоем возрасте можно уже не стыдиться некоторых желаний.
Мать крепко
обняла его, молча погладила щеку, поцеловала в лоб горячими губами.
Но, подойдя к двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной лампы освещал лицо
матери и голую руку, рука
обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная голова прижималась к плечу
матери.
Мать лежала вверх лицом, приоткрыв рот, и, должно быть, крепко спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался меньше, чем он был днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Клима изумила торопливая небрежность, с которой Лютов поцеловал руку
матери и завертел шеей,
обнимая ее фигуру вывихнутыми глазами.
— О, дорогой мой, я так рада, — заговорила она по-французски и, видимо опасаясь, что он
обнимет, поцелует ее, — решительно, как бы отталкивая, подняла руку свою к его лицу. Сын поцеловал руку, холодную, отшлифованную, точно лайка, пропитанную духами, взглянул в лицо
матери и одобрительно подумал...
Старуха сейчас же приняла свой прежний суровый вид и осталась за занавеской. Выскочившая навстречу гостю Таисья сделала рукой какой-то таинственный знак и повела Мухина за занавеску, а Нюрочку оставила в избе у стола. Вид этой избы, полной далеких детских воспоминаний, заставил сильно забиться сердце Петра Елисеича. Войдя за занавеску, он поклонился и хотел
обнять мать.
У княжны снова блеснули слезы: она
обняла мать и, поцеловав ее, вышла, держа в одной руке зажженную свечу, а в другой складень.
Я был так счастлив, что по временам не верил своему счастью, думал, что я вижу прекрасный сон, боялся проснуться и,
обнимая мать, спрашивал ее, «правда ли это?» Долее всех вечеров просидела она со мной, и Упадышевский не один раз приходил и просил ее уехать.
Неточные совпадения
Мать, слабая, как
мать,
обняла их, вынула две небольшие иконы, надела им, рыдая, на шею.
— Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! — говорила бледная, худощавая и добрая
мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще
обнять ненаглядных детей своих. — Дети приехали домой, больше году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!
Полечка в страхе забилась с детьми в угол на сундук, где,
обняв обоих маленьких, вся дрожа, стала ожидать прихода
матери.
— Нет, я, я более всех виновата! — говорила Дунечка,
обнимая и целуя
мать, — я польстилась на его деньги, но, клянусь, брат, я и не воображала, чтоб это был такой недостойный человек! Если б я разглядела его раньше, я бы ни на что не польстилась! Не вини меня, брат!
Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он стоял как мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не поднимались
обнять их: не могли.
Мать и сестра сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали… Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке.