Неточные совпадения
Клим не поверил. Но когда горели дома
на окраине города и Томилин привел Клима смотреть
на пожар, мальчик повторил свой вопрос. В густой толпе зрителей никто не хотел качать воду, полицейские выхватывали из толпы за шиворот людей, бедно одетых, и
кулаками гнали их к машинам.
Отец Клима словообильно утешал доктора, а он, подняв черный и мохнатый
кулак на уровень уха, потрясал им и говорил, обливаясь пьяными слезами...
Похолодев от испуга, Клим стоял
на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад,
на двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь
кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
Лидия поправила прядь волос, опустившуюся
на ухо и щеку ее. Иноков вынул сигару изо рта, стряхнул пепел в горсть левой руки и, сжав ее в
кулак, укоризненно заметил...
Вот он идет куда-то широко шагая, глядя в землю, спрятав руки, сжатые в
кулак, за спиною, как бы неся
на плечах невидимую тяжесть.
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в реке. Его красная рубаха вздулась
на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка с высветленным железным кольцом
на конце ее, он фыркал, болтал головою, с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а
кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
Дьякон посмотрел
на него,
на Клима, сжал тройную бороду свою в
кулак и сказал...
Один газетчик посмотрел в
кулак на Грезу,
на Микулу и сказал: «Политика.
Вбежали два лакея, буфетчик, в двери встал толстый человек с салфеткой
на груди, дама колотила
кулаком по столу и кричала...
Должно быть, забыв, что борода его острижена коротко, Кутузов схватил в
кулак воздух у подбородка и, тяжело опустив руку
на колено, вздохнул...
— Как-то я остался ночевать у него, он проснулся рано утром, встал
на колени и долго молился шепотом, задыхаясь, стуча
кулаками в грудь свою. Кажется, даже до слез молился… Уходят, слышите? Уходят!
Он все двигал руками, то сжимая пальцы бессильных рук в
кулаки, то взвешивая что-то
на ладонях.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в
кулаке и, закрыв уставшие глаза, снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как
на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных, голую, уставшую.
Пред Самгиным встал Тагильский. С размаха надев
на голову медный шлем, он сжал
кулаки и начал искать ими карманов в куртке; нашел, спрятал
кулаки и приподнял плечи; розовая шея его потемнела, звучно чмокнув, он забормотал что-то, но его заглушил хохот Кутузова и еще двух-трех людей. Потом Кутузов сказал...
Кроме этих слов, он ничего не помнил, но зато эти слова помнил слишком хорошо и, тыкая красным
кулаком в сторону дирижера, как бы желая ударить его по животу, свирепея все более, наливаясь кровью, выкатывая глаза, орал
на разные голоса...
— Достань порошки… в кармане пальто, — говорила она, стуча зубами, и легла
на постель, вытянув руки вдоль тела, сжав
кулаки. — И — воды. Запри дверь. — Вздохнув, она простонала...
Ямщик покорно свернул, уступив им дорогу, а какой-то бородатый человек, без фуражки, с ремешком
на голове и бубном в руках, ударив в бубен
кулаком, закричал Самгину...
Посмотрев в
кулак на Щедрина, он вздохнул...
Толпа из бесформенной кучи перестроилась в клин, острый конец его уперся в стену хлебного магазина, и как раз
на самом острие завертелся, точно ввертываясь в дверь, красненький мужичок. Печник обернулся лицом к растянувшейся толпе, бросил
на головы ее длинную веревку и закричал, грозя
кулаком...
Потом, опустив ботинок
на пол, он взял со стула тужурку, разложил ее
на коленях, вынул из кармана пачку бумаг, пересмотрел ее и, разорвав две из них
на мелкие куски, зажал в
кулак, оглянулся, прикусив губу так, что острая борода его встала торчком, а брови соединились в одну линию.
Пружинно вскочив
на ноги, он рывком поднял бабу с земли, облапил длинными руками, поцеловал и, оттолкнув, крикнул, задыхаясь, грозя
кулаком...
Он растирал в
кулаке кусочки бумаги, затем сунул их в карман брюк, взял конверт, посмотрел
на штемпель...
Самгин встал, покачиваясь, подошел к постели и свалился
на нее, схватил грушу звонка и крепко зажал ее в
кулаке, разглядывая, как маленький поп, размахивая рукавами рясы, подпрыгивает, точно петух, который хочет, но не может взлететь
на забор.
Кричавший стоял
на парте и отчаянно изгибался, стараясь сохранить равновесие,
на ногах его были огромные ботики, обладавшие самостоятельным движением, — они съезжали с парты. Слова он произносил немного картавя и очень пронзительно. Под ним, упираясь животом в парту, стуча
кулаком по ней, стоял толстый человек, закинув голову так, что
на шее у него образовалась складка, точно калач; он гудел...
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам
кулаками, в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь, падали
на землю и корчились, ползли, а многие ложились
на снег в позах безнадежно неподвижных.
Люди, среди которых он стоял, отодвинули его
на Невский, они тоже кричали, ругались, грозили
кулаками, хотя им уже не видно было солдат.
Сейчас я напишу им. Фуллон! — плачевно крикнул поп и, взмахнув рукой, погрозил
кулаком в потолок; рукав пиджака съехал
на плечо ему и складками закрыл половину лица.
В столовую птицей влетела Любаша Сомова; за нею по полу тащился плед; почти падая, она, как слепая, наткнулась
на стол и, задыхаясь, пристукивая
кулаком, невероятно быстро заговорила...
Носильщики, поставив гроб
на мостовую, смешались с толпой; усатый человек, перебежав
на панель и прижимая палку к животу, поспешно уходил прочь; перед Алиной стоял кудрявый парень, отталкивая ее, а она колотила его
кулаками по рукам; Макаров хватал ее за руки, вскрикивая...
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб
на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими руками, сжав
кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб
на землю.
На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет
на пальцы правой руки.
Немного выше своих глаз Самгин видел черноусое, толстощекое лицо, сильно изрытое оспой, и
на нем уродливо маленькие черные глазки, круглые и блестящие, как пуговицы. Видел, как Любаша, крикнув, подскочила и ударила
кулаком в стекло окна, разбив его.
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и
на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий
на гром. Можно было подумать, что
на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим
кулаком.
Лютов надел
на кулак бобровую шапку свою и стал вертеть ею.
Он начал цинически, бешено ругаться, пристукивая
кулаком по ручке дивана, но делал он все это так, точно бесилась только половина его, потому что Самгин видел: мигая одним глазом, другим Лютов смотрит
на него.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат;
на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, —
на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами
на груди; в
кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее
на высоте груди, как священники держат крест.
— Драма, — повторил поручик, раскачивая фляжку
на ремне. — Тут — не драма, а — служба! Я театров не выношу. Цирк — другое дело, там ловкость, сила. Вы думаете — я не понимаю, что такое — революционер? — неожиданно спросил он, ударив
кулаком по колену, и лицо его даже посинело от натуги. — Подите вы все к черту, довольно я вам служил, вот что значит революционер, — понимаете? За-ба-стовщик…
Вырвав шапку из-под мышки, оратор надел ее
на кулак и ударил себя в грудь
кулаком.
Марина не дала ему договорить, — поставив чашку
на блюдце, она сжала пальцы рук в
кулак, лицо ее густо покраснело, и, потрясая
кулаком, она проговорила глуховатым голосом...
Он тотчас же рассказал: некий наивный юрист представил Столыпину записку, в которой доказывалось, что аграрным движением руководили богатые мужики, что это была война «
кулаков» с помещиками, что велась она силами бедноты и весьма предусмотрительно; при дележе завоеванного мелкие вещи высокой цены, поступая в руки
кулаков, бесследно исчезали, а вещи крупного объема, оказываясь
на дворах и в избах бедняков, служили для начальников карательных отрядов отличным указанием, кто преступник.
— Нужно, чтоб дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он
на женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже кричали, показывали
кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
— В непосредственную близость с врагом не вступал. Сидим в длинной мокрой яме и сообщаемся посредством выстрелов из винтовок. Враг предпочитает пулеметы и более внушительные орудия истребления жизни. Он тоже не стремится
на героический бой штыками и прикладами,
кулаками.
— Ничего неприличного я не сказал и не собираюсь, — грубовато заявил оратор. — А если говорю смело, так, знаете, это так и надобно, теперь даже кадеты пробуют смело говорить, — добавил он, взмахнув левой рукой, большой палец правой он сунул за ремень, а остальные четыре пальца быстро шевелились, сжимаясь в
кулак и разжимаясь, шевелились и маленькие медные усы
на пестром лице.
А в сорока верстах — Обь, тоже рыбье царство, — говорил Дмитрий, с явным наслаждением прихлебывая кофе и зачем-то крепко нажимая
кулаком левой руки
на крышку стола.
Он поднял длинную руку,
на конце ее — большой, черный, масляный
кулак. Рабочий развязал мешок, вынул буханку хлеба, сунул ее под мышку и сказал...