— Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца.
Офицер сказал, что пошлет и даже прибавит за верную службу, но предложил Середе: «Приди с того света в день, когда я должен буду умереть». — «Слушаю, ваше благородие», — сказал солдат и помер.
Неточные совпадения
Офицер, который ведет его дело, — очень любезный человек, — пожаловался мне, что Дмитрий держит себя на допросах невежливо и не захотел
сказать, кто вовлек его… в эту авантюру, этим он очень повредил себе…
— Да ведь я же
сказал вам, — грубо и громко крикнул Иноков из-за спины
офицера.
— Прошу не шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу захотелось
сказать об этом
офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что, если б Инокова не было, он вел бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
— Благодарю, —
сказал офицер, когда жандарм припал на колено пред ним.
— Нам известно о вас многое, вероятно — все! — перебил жандарм, а Самгин, снова чувствуя, что
сказал лишнее, мысленно одобрил жандарма за то, что он помешал ему. Теперь он видел, что лицо
офицера так необыкновенно подвижно, как будто основой для мускулов его служили не кости, а хрящи: оно, потемнев еще более, все сдвинулось к носу, заострилось и было бы смешным, если б глаза не смотрели тяжело и строго. Он продолжал, возвысив голос...
Клим Самгин, бросив на стол деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто, стоял у подъезда ресторана. Три
офицера, все с праздничными лицами, шли в ногу, один из них задел Самгина и весело
сказал...
Клим встал, чтоб позвонить. Он не мог бы
сказать, что чувствует, но видел он пред собою площадку вагона и на ней маленького
офицера, играющего золотым портсигаром.
Самгин не заметил, откуда явился
офицер в пальто оловянного цвета, рыжий, с толстыми усами, он точно из стены вылез сзади Самгина и встал почти рядом с ним,
сказав не очень сильным голосом...
—
Скажите… Это — не в порядке дознания, — даю вам честное слово
офицера! Это — русский человек спрашивает тоже русского человека… других мыслей, честного человека. Вы допускаете…?
— Почему же
офицер — скот? — нахмурив брови, удивленно спросила Дуняша. — Он просто — глупый и нерешительный. Он бы пошел к революционерам и
сказал: я — с вами! Вот и все.
Судейский чиновник, прочитав документы, поморщился, пошептал что-то на ухо
офицеру и затем
сказал...
Офицер очень любезно
сказал ему, что сейчас поезд подойдет к вокзалу.
Самгин хотел
сказать, что не нуждается в заботах о нем, но — молча кивнул головой. Чиновник и
офицер ушли в другое купе, и это несколько успокоило Крэйтона, он вытянулся, закрыл глаза и, должно быть, крепко сжал зубы, — на скулах вздулись желваки, неприятно изменив его лицо.
— Я люблю любить, как угарная, —
сказала она как-то после одной из схваток, изумившей Самгина. — Любить, друг мой, надо виртуозно, а не как животные или гвардейские
офицеры.
В буфете, занятом
офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он
сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
— Подпоручик Валерий Николаев Петров, —
сказал он, становясь против Самгина. Клим Иванович тоже назвал себя, протянул руку, но
офицер взмахнул головой, добавил...
— Вам следовало объяснить мне это, —
сказал офицер, спрятав руки свои за спину.
— Бир, —
сказал Петров, показывая ей два пальца. — Цвей бир! [Пару пива! (нем.)] Ничего не понимает, корова. Черт их знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то, знаете, живут они на границе, все эти латыши, эстонцы, чухонцы, и тяготеют к немцам. И все — революционеры. Знаете, в пятом году, в Риге, унтер-офицерская школа отлично расчесала латышей, били их, как бешеных собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
— Прошу оставить меня в покое, — тоже крикнул Тагильский, садясь к столу, раздвигая руками посуду. Самгин заметил, что руки у него дрожат. Толстый
офицер с седой бородкой на опухшем лице, с орденами на шее и на груди, строго
сказал...
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство, человек шесть, постепенно подходило к столу, становясь по другую сторону его против Тагильского, рядом с толстяком. Самгин заметил, что все они смотрят на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой в зубах. Рыжий
офицер стоял рядом с Тагильским, на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то
сказал — Тагильский ответил громко...
Рыжий
офицер положил на стол револьвер, расстегнул портупею, снял саблю и ее положил на стол, вполголоса
сказав Рущицу...
Самгин не заметил, как рядом с ним очутились двое
офицеров и один из них
сказал...