Неточные совпадения
От скуки Самгин сосчитал
публику: мужчин оказалось двадцать три, женщин — девять. Толстая, большеглазая, в дорогой шубе и в шляпке, отделанной стеклярусом,
была похожа
на актрису в роли одной из бесчисленных купчих Островского. Затем, сосчитав, что троих судят более двадцати человек, Самгин подумал, что это очень дорогая процедура.
Публики было много, полон зал, и все смотрели только
на адвоката, а подсудимый забыто сидел между двух деревянных солдат с обнаженными саблями в руках, — сидел, зажав руки в коленях, и, косясь
на публику глазами барана, мигал.
После первого акта
публика устроила Алине овацию, Варвара тоже неистово аплодировала, улыбаясь хмельными глазами; она стояла в такой позе, как будто ей хотелось прыгнуть
на сцену, где Алина, весело показывая зубы, усмехалась так, как будто все люди в театре
были ребятишками, которых она забавляла.
После Ходынки и случая у манежа Самгин особенно избегал скопления людей, даже
публика в фойе театров
была неприятна ему; он инстинктивно держался ближе к дверям, а
на улицах, видя толпу зрителей вокруг какого-то несчастия или скандала, брезгливо обходил людей стороной.
В саду тихонько шелестел дождь, шептались деревья;
было слышно, что
на террасе приглушенными голосами распевают что-то грустное.
Публика замолчала, ожидая — что
будет; Самгин думал, что ничего хорошего не может
быть, и — не ошибся.
Его тонкий голосок, почти фальцет,
был неистощим,
пел он
на терцию выше хора и так комически жалобно произносил радикальные слова, что и
публика и даже некоторые из хористов начали смеяться.
— Вот именно! — воскликнул кто-то, и
публика примолкла, а Самгин, раздувая огонь своего возмущения, приподняв стул, ударил им о́ пол, продолжая со всей силою,
на какую
был способен...
— Сегодня —
пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно
быть страшнее, чем
петь! Я ног под собою не слышу, выходя
на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Длинный зал, стесненный двумя рядами толстых колонн,
был туго наполнен
публикой; плотная масса ее как бы сплющивалась, вытягиваясь к эстраде под напором людей, которые тесно стояли за колоннами, сзади стульев и даже
на подоконниках окон, огромных, как двери.
Вечером — в нелепом сарае Винтергартена — он подозрительно наблюдал, как
на эстраде два эксцентрика изощряются в комических попытках нарушить обычное. В глумливых фокусах этих ловких людей
было что-то явно двусмысленное, —
публика не смеялась, и можно
было думать, что серьезность, с которой они извращали общепринятое, обижает людей.
На этом прокурор прекратил расспросы. Ответы Алеши произвели
было на публику самое разочаровывающее впечатление. О Смердякове у нас уже поговаривали еще до суда, кто-то что-то слышал, кто-то на что-то указывал, говорили про Алешу, что он накопил какие-то чрезвычайные доказательства в пользу брата и в виновности лакея, и вот — ничего, никаких доказательств, кроме каких-то нравственных убеждений, столь естественных в его качестве родного брата подсудимого.
Неточные совпадения
Гостиница губернского города, в которой лежал Николай Левин,
была одна из тех губернских гостиниц, которые устраиваются по новым усовершенствованным образцам, с самыми лучшими намерениями чистоты, комфорта и даже элегантности, но которые по
публике, посещающей их, с чрезвычайной быстротой превращаются в грязные кабаки с претензией
на современные усовершенствования и делаются этою самою претензией еще хуже старинных, просто грязных гостиниц.
Некоторые отделы этой книги и введение
были печатаемы в повременных изданиях, и другие части
были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не могли
быть уже совершенной новостью для
публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна
будет произвести серьезное впечатление
на общество и если не переворот в науке, то во всяком случае сильное волнение в ученом мире.
Вчера приехал сюда фокусник Апфельбаум.
На дверях ресторации явилась длинная афишка, извещающая почтеннейшую
публику о том, что вышеименованный удивительный фокусник, акробат, химик и оптик
будет иметь честь дать великолепное представление сегодняшнего числа в восемь часов вечера, в зале Благородного собрания (иначе — в ресторации); билеты по два рубля с полтиной.
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать
публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я
был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни
на большой дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект
на публику. Тут
было столько жалкого, столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах, в этом хрипло кричащем голосе, в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную. По крайней мере Петр Петрович тотчас же пожалел.