Неточные совпадения
А вслед за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно
и настойчиво утверждая, что к свободе
ведет только один путь — путь «непротивления злу насилием».
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка
повела Клима гулять
и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два окна.
— Хи, хи, — захлебывался Дронов. — Наврал он на Невского, — святой с татарами дружиться не станет, шалишь! Оттого
и помнить не
велел, что наврал. Хорош учитель: учит, а помнить не
велит.
События в доме, отвлекая Клима от усвоения школьной науки, не так сильно волновали его, как тревожила гимназия, где он не находил себе достойного места. Он различал в классе три группы: десяток мальчиков, которые
и учились
и вели себя образцово; затем злых
и неугомонных шалунов, среди них некоторые, как Дронов, учились тоже отлично; третья группа слагалась из бедненьких, худосочных мальчиков, запуганных
и робких, из неудачников, осмеянных всем классом. Дронов говорил Климу...
Макаров тоже был украшением гимназии
и героем ее: в течение двух лет он
вел с преподавателями упорную борьбу из-за пуговицы.
Климу
велели разбудить Дронова
и искать Лидию в саду, на дворе, где уже виновато
и негромко покрикивала Таня Куликова...
Клим
и Дронов сняли ее, поставили на землю, но она, охнув, повалилась, точно кукла, мальчики едва успели поддержать ее. Когда они
повели ее домой, Лидия рассказала, что упала она не перелезая через забор, а пытаясь влезть по водосточной трубе в окно комнаты Игоря.
— В мире идей необходимо различать тех субъектов, которые ищут,
и тех, которые прячутся. Для первых необходимо найти верный путь к истине, куда бы он ни
вел, хоть в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые желают только скрыть себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться в удобной идее. Толстовец — комический тип, но он весьма законченно дает представление о людях, которые прячутся.
Дядя Яков действительно
вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно
и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице,
и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь
и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения
и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение,
вел себя сдержанно, как всегда,
и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Варавка обнял его за талию
и повел к себе в кабинет, говоря...
— Извините — он пишет
и никого не
велел пускать. Даже отцу Иннокентию отказала. К нему ведь теперь священники ходят: семинарский
и от Успенья.
Он
вел себя с Макаровым осторожно, скрывая свое возмущение бродяжьей неряшливостью его костюма
и снисходительную иронию к его надоевшим речам.
«Влюблена? — вопросительно соображал он
и не хотел верить в это. — Нет, влюбленной она
вела бы себя, наверное, не так».
Клим обнял его за талию, удержал на ногах
и повел. Это было странно: Макаров мешал идти, толкался, но шагал быстро, он почти бежал, а шли до ворот дома мучительно долго. Он скрипел зубами, шептал, присвистывая...
Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то
и чему-то не веря. Лидия
вела себя явно фальшиво
и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью
и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима...
— Ага! — сердито вскричал Варавка
и, вскочив на ноги, ушел тяжелой, но быстрой походкой медведя. Клим тоже встал, но мать, взяв его под руку,
повела к себе, спрашивая...
Говорила Лидия что-то глупенькое
и детское, но
вела себя, как взрослая, как дама.
Часа через три брат разбудил его, заставил умыться
и снова
повел к Премировым. Клим шел безвольно, заботясь лишь о том, чтоб скрыть свое раздражение. В столовой было тесно, звучали аккорды рояля, Марина кричала, притопывая ногой...
Говорила она неутомимо, смущая Самгина необычностью суждений, но за неожиданной откровенностью их он не чувствовал простодушия
и стал еще более осторожен в словах. На Невском она предложила выпить кофе, а в ресторане
вела себя слишком свободно для девушки, как показалось Климу.
Он пробовал
вести себя независимо, старался убедить Лидию, что относится к ней равнодушно, вертелся на глазах ее
и очень хотел, чтоб она заметила его независимость. Она, заметив, небрежно спрашивала...
— Может быть, некоторые потому
и… нечистоплотно
ведут себя, что торопятся отлюбить, хотят скорее изжить в себе женское — по их оценке животное —
и остаться человеком, освобожденным от насилий инстинкта…
Очень мало похож был Макаров на того юношу в парусиновой, окровавленной блузе, которого Клим в страхе
вел по улице. Эта несхожесть возбуждала
и любопытство
и досаду.
Пальто сползало с плеч девушки, обнажая ее бюст, туго обтянутый влажным батистом блузы, это не смущало ее, но Туробоев снова прикрывал красиво выточенные плечи,
и Самгин видел, что это нравится ей, она весело жмурилась,
поводя плечами,
и просила...
— Так он, бывало, вечерами, по праздникам, беседы
вел с окрестными людями. Крепкого ума человек! Он прямо говорил: где корень
и происхождение? Это, говорит, народ,
и для него, говорит, все средства…
Офицер, который
ведет его дело, — очень любезный человек, — пожаловался мне, что Дмитрий держит себя на допросах невежливо
и не захотел сказать, кто вовлек его… в эту авантюру, этим он очень повредил себе…
Пониже дачи Варавки жил доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины
и толстой женой своей. Все трое мужчин
вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
Он ей не поверил, обиделся
и ушел, а на дворе, идя к себе, сообразил, что обижаться было глупо
и что он
ведет себя с нею нелепо.
Он вообще
вел себя загадочно
и рассеянно, позволяя Самгину думать, что эта рассеянность — искусственна. Нередко он обрывал речь свою среди фразы
и, вынув из бокового кармана темненького пиджачка маленькую книжку в коже, прятал ее под стол, на колено свое
и там что-то записывал тонким карандашом.
На похоронах отчима он
вел ее между могил под руку
и, наклоняя голову к плечу ее, шептал ей что-то, а она, оглядываясь, взмахивала головой, как голодная лошадь,
и на лице ее застыла мрачная, угрожающая гримаса.
— Милая, — прошептал Клим в зеркало, не находя в себе ни радости, ни гордости, не чувствуя, что Лидия стала ближе ему,
и не понимая, как надобно
вести себя, что следует говорить. Он видел, что ошибся, — Лидия смотрит на себя не с испугом, а вопросительно, с изумлением. Он подошел к ней, обнял.
Невидимая в темноте, она
вела себя безумно
и бесстыдно. Кусала плечи его, стонала
и требовала, задыхаясь...
Несколько дней она
вела себя смиренно, ни о чем не спрашивая
и даже как будто сдержаннее в ласках, а затем Самгин снова услыхал, в темноте, ее горячий, царапающий шепот...
Мать
вела себя с гостями важно, улыбалась им снисходительно, в ее поведении было нечто не свойственное ей, натянутое
и печальное.
Людей на ярмарке было больше, чем на выставке,
вели они себя свободнее, шумнее
и все казались служащими торговле с радостью.
Клим впервые видел так близко
и в такой массе народ, о котором он с детства столь много слышал споров
и читал десятки печальных
повестей о его трудной жизни.
Это сказал коренастый парень, должно быть, красильщик материй, руки его были окрашены густо-синей краской. Шел он,
ведя под руку аккуратненького старичка, дерзко расталкивая людей,
и кричал на них...
— Но оба они не поверили ему, — закончил Робинзон
и повел Клима за собой.
Справедливый государь Александр Благословенный разоблачил его притворство, сослал в Сибирь, а в поношение ему
велел изобразить его полуголым, в рубище, с протянутой рукой
и поставить памятник перед театром, — не притворяйся, шельма!
Все, что Дронов рассказывал о жизни города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью
и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь пользу, невозможно превратить ее в газетные строки. Злая пыль
повестей хроникера
и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости,
и привлекала, позволяя ему видеть себя не похожим на людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два заметил Дронову...
И почти всегда ему, должно быть, казалось, что он сообщил о человеке мало плохого, поэтому он закреплял конец своей
повести узлом особенно резких слов.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости
и хитрости рыб с тем воодушевлением
и знанием, с каким историк Козлов повествовал о нравах
и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался в неясных, но не враждебных мыслях об этом человеке, а о себе самом думал с досадой, находя, что он себя
вел не так, как следовало бы, все время точно качался на качели.
— Не все, — ответил Иноков почему-то виноватым тоном. — Мне Пуаре рассказал, он очень много знает необыкновенных историй
и любит рассказывать. Не решил я — чем кончить? Закопал он ребенка в снег
и ушел куда-то, пропал без
вести или — возмущенный бесплодностью любви — сделал что-нибудь злое? Как думаете?
Самгин вышел на улицу подавленный, все вышло не так, как он представлял,
и смутно чувствовалось, что он
вел себя неумно, неловко.
А в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о политике
и, относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его, в то же время говорили, что обыски
и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно
и вел себя без церемонии, как в трактире. Все это заставило Самгина уехать в Москву, не дожидаясь возвращения матери
и Варавки.
Клим неприятно
повел плечом
и зашагал быстрее, ответив...
Климу показалось, что Прейс взглянул в его сторону неодобрительно
и что вообще в этой комнате Прейс
ведет себя более барственно, чем в той, аскетической.
Они не кричали, не спорили, а
вели серьезные беседы по вопросам политической экономии, науки мало знакомой
и не любимой Самгиным.
Как везде, Самгин
вел себя в этой компании солидно, сдержанно, человеком, который, доброжелательно наблюдая, строго взвешивает все, что видит, слышит
и, не смущаясь, не отвлекаясь противоречиями мнений, углубленно занят оценкой фактов. Тагильский так
и сказал о нем Берендееву...