Неточные совпадения
Часы осенних вечеров и ночей наедине с самим собою, в безмолвной беседе с
бумагой, которая покорно принимала на себя все и всякие слова, эти часы очень
поднимали Самгина в его глазах. Он уже начинал думать, что из всех людей, знакомых ему, самую удобную и умную позицию в жизни избрал смешной, рыжий Томилин.
— Больного нет, — сказал доктор, не
поднимая головы и как-то неумело скрипя по
бумаге пером. — Вот, пишу для полиции бумажку о том, что человек законно и воистину помер.
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши
бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто
поднимала и не могла
поднять какие-то тяжести. Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
— Так что же — с кадетами идти? — очень звонко спросил человек без шляпы; из рук его выскочила корка апельсина, он нагнулся, чтоб
поднять ее, но у него соскользнуло пенсне с носа, быстро выпрямясь, он поймал шнурок пенсне и забыл о корке. А покуда он проделывал все это, человек с
бумагой успел сказать...
Слева от Самгина одиноко сидел, читая письма, солидный человек с остатками курчавых волос на блестящем черепе, с добродушным, мягким лицом;
подняв глаза от листка
бумаги, он взглянул на Марину, улыбнулся и пошевелил губами, черные глаза его неподвижно остановились на лице Марины.
Впоследствии капитан ознакомил нас с драматическими перипетиями этой борьбы. Надев роговые очки,
подняв бумагу высоко кверху, он с чувством перечитывал ябеды Банькевича и свои ответы…
Подорожная упала на пол. Молодой человек в енотовой шубе
поднял бумагу и без гнева вышел с нею вон. Борис, няня и матушка только переглянулись между собою, а Борис даже прошептал вдогонку проезжему:
Неточные совпадения
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет
бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а глядит на ее окно: «
Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
Один из администраторов, толстый испанец, столько же похожий на испанца, сколько на немца, на итальянца, на шведа, на кого хотите, встал с своего места,
подняв очки на лоб, долго говорил с чиновником, не спуская с меня глаз, потом поклонился и сел опять за
бумаги.
Сторожа то быстро ходили, то рысью даже, не
поднимая ног от пола, но шмыгая ими, запыхавшись бегали взад и вперед с поручениями и
бумагами. Пристава, адвокаты и судейские проходили то туда, то сюда, просители или подсудимые не под стражей уныло бродили у стен или сидели, дожидаясь.
В комнате, в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у кровати его,
подняли на полу большой, из толстой
бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
Он опять положил записку. Вера Павловна на этот раз беспрестанно
поднимала глаза от
бумаги: видно было, что она заучивает записку наизусть и поверяет себя, твердо ли ее выучила. Через несколько минут она вздохнула и перестала
поднимать глаза от записки.