Неточные совпадения
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его
были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему
было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень
горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Было несколько похоже на гимназию, с той однако разницей, что учителя не раздражались, не кричали на учеников, но преподавали истину с несомненной и
горячей верой в ее силу.
Придя в себя, Клим изумлялся: как все это просто. Он лежал на постели, и его покачивало; казалось, что тело его сделалось более легким и сильным, хотя
было насыщено приятной усталостью. Ему показалось, что в
горячем шепоте Риты, в трех последних поцелуях ее
были и похвала и благодарность.
Быстрая походка людей вызвала у Клима унылую мысль: все эти сотни и тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к своим целям, наверное — ничтожным, но ясным для каждой из них. Можно
было вообразить, что горьковатый туман —
горячее дыхание людей и все в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь потерять себя в массе маленьких людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
Она
была так распаренно красна, как будто явилась не с улицы, а из
горячей ванны, и
была преувеличенно, почти уродливо крупна.
Клим приподнял голову ее, положил себе на грудь и крепко прижал рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза,
было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно
горячим телом. Она лежала на боку, маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
Высвободив из-под плюшевого одеяла голую руку, другой рукой Нехаева снова закуталась до подбородка; рука ее
была влажно
горячая и неприятно легкая; Клим вздрогнул, сжав ее. Но лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо милым, а горящие глаза вызывали у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы, лицо девушки изменялось, вспыхивая и угасая.
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке
был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его
горячую руку,
было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Он различал, что под тяжестью толпы земля волнообразно зыблется, шарики голов подпрыгивают, точно зерна кофе на
горячей сковороде; в этих судорогах
было что-то жуткое, а шум постепенно становился похожим на заунывное, но грозное пение неисчислимого хора.
— Ну-с, что же
будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. —
Горячей воды нужно, белья. Нужно
было отвезти его в больницу, а не сюда…
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может
быть, у него остановится сердце.
Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно
горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не
был уверен, что это так и
есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать в уши его...
Сегодня она
была особенно похожа на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое лицо с
горячим взглядом темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх, тонкий нос и гибкая фигура в юбке цвета бордо, узкие плечи, окутанные оранжевой шалью с голубыми цветами.
Слушая все более оживленную и уже
горячую речь Прейса, Клим не возражал ему, понимая, что его, Самгина, органическое сопротивление идеям социализма требует каких-то очень сильных и веских мыслей, а он все еще не находил их в себе, он только чувствовал, что жить ему
было бы значительно легче, удобнее, если б социалисты и противники их не существовали.
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по голове и он ждет еще удара.
Было жарко,
горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это
было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее
горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
— Как видишь — нашла, — тихонько ответила она. Кофе оказался варварски
горячим и жидким. С Лидией
было неловко, неопределенно. И жалко ее немножко, и хочется говорить ей какие-то недобрые слова. Не верилось, что это она писала ему обидные письма.
Был уже август, а с мутноватого неба все еще изливался металлический,
горячий блеск солнца; он вызывал в городе такую тишину, что
было слышно, как за садами, в поле, властный голос зычно командовал...
— Да, напечатал. Похваливают. А по-моему — ерунда! К тому же цензор или редактор поправили рукопись так, что смысл исчез, а скука — осталась. А рассказишко-то
был написан именно против скуки. Ну, до свидания, мне — сюда! — сказал он, схватив руку Самгина
горячей рукой. — Все — бегаю. Места себе ищу, —
был в Польше, в Германии, на Балканах, в Турции
был, на Кавказе. Неинтересно. На Кавказе, пожалуй, всего интереснее.
Туробоев посоветовал взять
горячую ванну и
выпить красного вина.
Дома Самгин заказал самовар, вина, взял
горячую ванну, но это мало помогло ему, а только ослабило. Накинув пальто, он сел
пить чай. Болела голова, начинался насморк, и режущая сухость в глазах заставляла закрывать их. Тогда из тьмы являлось голое лицо, масляный череп, и в ушах шумел тяжелый голос...
«Ей идет вдовство. Впрочем, она
была бы и старой девой тоже совершенной», — подумал он, глядя, как Лидия, плутая по комнате, на ходу касается вещей так, точно пробует:
горячи они или холодны? Несколько успокоясь, она говорила снова вполголоса...
В ярких огнях шумно ликовали подпившие люди. Хмельной и почти
горячий воздух, наполненный вкусными запахами, в минуту согрел Клима и усилил его аппетит. Но свободных столов не
было, фигуры женщин и мужчин наполняли зал, как шрифт измятую страницу газеты. Самгин уже хотел уйти, но к нему, точно на коньках, подбежал белый официант и ласково пригласил...
«Ждать до двух — семь часов», — сердито сосчитал Самгин.
Было еще темно, когда он встал и начал мыться, одеваться; он старался делать все не спеша и ловил себя на том, что торопится. Это очень раздражало. Потом раздражал чай, слишком
горячий, и
была еще одна, главная причина всех раздражений: назвать ее не хотелось, но когда он обварил себе палец кипятком, то невольно и озлобленно подумал...
Губы у нее
были как-то особенно ласково
горячие, и прикосновение их кожа лба ощущала долго.
«Все —
было, все — сказано». И всегда
будет жить на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома.
Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль —
горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
Все, что он слышал,
было совершенно незначительно в сравнении с тем, что он видел. Цену слов он знал и не мог ценить ее слова выше других, но в памяти его глубоко отчеканилось ее жутковатое лицо и
горячий, страстный блеск золотистых глаз.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам
было больно, как будто
горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку, увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги
были мягкие, точно у пьяного.
— Одни играют в карты, другие словами, а вы — молчите, точно иностранец. А лицо у вас — обыкновенное, и человек вы, должно
быть, сухой,
горячий, упрямый — да?
— Козьма Иванов Семидубов, — сказал он, крепко сжимая
горячими пальцами руку Самгина. Самгин встречал людей такого облика, и почти всегда это
были люди типа Дронова или Тагильского, очень подвижные, даже суетливые, веселые. Семидубов катился по земле не спеша, осторожно, говорил вполголоса, усталым тенорком, часто повторяя одно и то же слово.
До военной службы он
был акробатом в цирке, такой гибкий, легкий,
горячий.
Было ясно, что люди уже устали. Они разбились на маленькие группки, говорили вполголоса, за спиною Самгина кипел
горячий шепот...
Неточные совпадения
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она
была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии же оказалась сестрою Марата [Марат в то время не
был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить тем, что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по
горячим следам, а несколько лет спустя.
— Да, я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то
есть, чтобы
быть точным, я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она
будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное,
горячее объяснение.
Но помощь Лидии Ивановны всё-таки
была в высшей степени действительна: она дала нравственную опору Алексею Александровичу в сознании ее любви и уважения к нему и в особенности в том, что, как ей утешительно
было думать, она почти обратила его в христианство, то
есть из равнодушно и лениво верующего обратила его в
горячего и твердого сторонника того нового объяснения христианского учения, которое распространилось в последнее время в Петербурге.
— Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, — сказал он слуге, подававшему ему бифстек на серебряном
горячем блюде, и, придвинув блюдо, стал
есть.
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою
горячую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее
будет расставаться.