Неточные совпадения
А через несколько дней, ночью, встав с постели, чтоб закрыть
окно, Клим увидал, что учитель и мать идут по дорожке сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами,
курит. Свет луны был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался
в золотистый тон. Клим хотел крикнуть...
Но Клим почему-то не поверил ей и оказался прав: через двенадцать дней жена доктора умерла, а Дронов по секрету сказал ему, что она выпрыгнула из
окна и убилась.
В день похорон, утром, приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя
в стороне,
курил сигару и ругался с нищими.
— Махорку
курить нельзя здесь? — тихонько спросил он Клима; Самгин предложил ему отойти к
окну, открытому
в сад, и сам отошел с ним. Там, вынув из кармана кисет, бумагу, Иноков свернул собачью ножку, закурил, помахал
в воздухе спичкой, гася ее, и сказал со вздохом...
— Послушайте, — обратился к ней Иноков. — От сигары киргизом пахнет. Можно мне махорки
покурить? Я —
в окно буду.
Брякали ножи, вилки, тарелки; над спинкой дивана возвышался жирный,
в редких волосах затылок врага Варавки, подрядчика строительных работ Меркулова, затылок напоминал мясо плохо ощипанной
курицы. Напротив подрядчика сидел епархиальный архитектор Дианин, большой и бородатый, как тот арестант
в кандалах, который, увидав Клима
в окне, крикнул товарищу своему...
— У себя
в комнате, на столе, — угрюмо ответил Иноков; он сидел на подоконнике,
курил и смотрел
в черные стекла
окна, застилая их дымом.
В светлом, о двух
окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между
окнами висел
в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел
в углу за столом, поставленным наискось от
окна,
курил папиросу, вставленную
в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
На другой день он проснулся рано и долго лежал
в постели,
куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина
в кухне и на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы
в розовые стекла
окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий на гром. Можно было подумать, что на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как
в барабан, огромнейшим кулаком.
Самгин подумал, что он уже не первый раз видит таких людей, они так же обычны
в вагоне, как неизбежно за
окном вагона мелькание телеграфных столбов, небо, разлинованное проволокой, кружение земли, окутанной снегом, и на снегу, точно бородавки, избы деревень. Все было знакомо, все обыкновенно, и, как всегда, люди много
курили, что-то жевали.
Вспоминая все это, Самгин медленно шагал по комнате и неистово
курил.
В окна ярко светила луна, на улице таяло, по проволоке телеграфа скользили,
в равном расстоянии одна от другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались, падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок семь капель и упрекнул кого-то...
— Ах, оставь, — сердито откликнулся Самгин. Минуту, две оба молчали, неподвижно сидя друг против друга. Самгин
курил, глядя
в окно, там блестело шелковое небо, луна освещала беломраморные крыши, — очень знакомая картина.
Дождь иссяк, улицу заполнила сероватая мгла, посвистывали паровозы, громыхало железо, сотрясая стекла
окна, с четырехэтажного дома убирали клетки лесов однообразно коренастые рабочие
в синих блузах,
в смешных колпаках — вполне такие, какими изображает их «Симплициссимус». Самгин смотрел
в окно,
курил и, прислушиваясь к назойливому шороху мелких мыслей, настраивался лирически.
У
окна сидел и
курил человек
в поддевке, шелковой шапочке на голове, седая борода его дымилась, выпуклыми глазами он смотрел на человека против него, у этого человека лицо напоминает благородную морду датского дога — нижняя часть слишком высунулась вперед, а лоб опрокинут к затылку, рядом с ним дремали еще двое, один безмолвно, другой — чмокая с сожалением и сердито.
Самгин, как всегда, слушал,
курил и молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам
окна ползал дым папиросы, за
окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил, исчезал, напоминая о кометах и о жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась
в нем, требуя выхода.
Неточные совпадения
Теперь можно бы заключить, что после таких бурь, испытаний, превратностей судьбы и жизненного горя он удалится с оставшимися кровными десятью тысячонками
в какое-нибудь мирное захолустье уездного городишка и там заклекнет [Заклекнуть — завянуть.] навеки
в ситцевом халате у
окна низенького домика, разбирая по воскресным дням драку мужиков, возникшую пред
окнами, или для освежения пройдясь
в курятник пощупать лично
курицу, назначенную
в суп, и проведет таким образом нешумный, но
в своем роде тоже небесполезный век.
Захар сделал шаг и стал как монумент, глядя
в окно на бродивших
кур и подставляя барину, как щетку, бакенбарду. Илья Ильич
в один час, от волнения, изменился, будто осунулся
в лице; глаза бегали беспокойно.
Собака, увидя его на крыльце, залилась лаем и начала опять рваться с цепи. Кучер, спавший опершись на локоть, начал пятить лошадей;
куры опять,
в тревоге, побежали
в разные стороны;
в окно выглянуло несколько голов.
Куры бросились с всех сторон к
окну губернаторской квартиры
в уездном городе, приняв за какую-то куриную манну эти, как снег, посыпавшиеся обрывки бумаги, и потом медленно разошлись, тоже разочарованные, поглядывая вопросительно на
окно.
Она не уставала от этого вечного сиденья, от этой одной и той же картины из
окна. Она даже неохотно расставалась со своим стулом и, подав барыне кофе, убравши ее платья
в шкаф, спешила на стул, за свой чулок, глядеть задумчиво
в окно на дрова, на
кур и шептать.