Неточные совпадения
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах
смотрели на него так, как будто он был виноват в чем-то пред ними. И хотя он скоро убедился, что учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она
смотрела в кухне
на раков, когда
пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
Макаров зажег папиросу, дал спичке догореть до конца, а папиросу бросил
на тарелку. Видно было, что он
опьянел,
на висках у него выступил пот. Клим сказал, что хочет
посмотреть Москву.
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу не очень ласково, а теперь говорила с ним небрежно,
смотрела на него равнодушно, как
на человека, не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима
на улицу. Там он видел, как
пьяный мещанин покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца, брал их из лукошка и,
посмотрев сквозь яйцо
на свет, совал в карман, приговаривая по-татарски...
Клим
смотрел в каменную спину извозчика, соображая: слышит извозчик эту
пьяную речь? Но лихач, устойчиво покачиваясь
на козлах, вскрикивал, предупреждая и упрекая людей, пересекавших дорогу...
«Кутузов», — узнал Клим, тотчас вспомнил Петербург, пасхальную ночь, свою
пьяную выходку и решил, что ему не следует встречаться с этим человеком. Но что-то более острое, чем любопытство, и даже несколько задорное будило в нем желание
посмотреть на Кутузова, послушать его, может быть, поспорить с ним.
Заломив руки, покачивая бедрами, Варвара пошла встречу китайца. Она вспотела, грим
на лице ее растаял, лицо было неузнаваемо соблазнительно. Она так бесстыдно извивалась пред китайцем, прыгавшим вокруг нее вприсядку, с такой вызывающей улыбкой
смотрела в толстое лицо, что Самгин возмутился и почувствовал: от возмущения он еще более
пьянеет.
Варвара
смотрела на него испуганно и не скрывая изумления, — Лютов вдруг
опьянел, его косые глаза потеряли бойкость, он дергался, цапал пальцами вилку и не мог поймать ее.
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню,
посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось
пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже
на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже
смотрят на эту фигурку, — руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась
на тахту и крикнула
пьяным голосом, топая голыми ногами...
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках офицера с черной повязкой
на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной,
смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость
пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Неточные совпадения
Обернулись, ан бригадир, весь
пьяный,
смотрит на них из окна и лыка не вяжет, а Домашка Стрельчиха угольком фигуры у него
на лице рисует.
— Да пусти,
пьяный черт! — отбивался Зосимов и потом, когда уже тот его выпустил,
посмотрел на него пристально и вдруг покатился со смеху. Разумихин стоял перед ним, опустив руки, в мрачном и серьезном раздумье.
Зосимов тотчас же согласился бросить пир и идти
посмотреть на Раскольникова, но к дамам пошел нехотя и с большою недоверчивостью, не доверяя
пьяному Разумихину.
Появление Половодова в театре взволновало Привалова так, что он снова
опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом. Он машинально
смотрел на сцену, где актеры казались куклами,
на партер,
на ложи,
на раек. К чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя? Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой руке.
— Что ты глядишь
на меня? Какие твои глаза? Твои глаза глядят
на меня и говорят мне: «
Пьяная ты харя». Подозрительные твои глаза, презрительные твои глаза… Ты себе
на уме приехал. Вот Алешка
смотрит, и глаза его сияют. Не презирает меня Алеша. Алексей, не люби Ивана…