Неточные совпадения
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю
жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь
живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
Ему казалось, что бабушка так хорошо привыкла
жить с книжкой в руках, с пренебрежительной улыбкой на толстом, важном лице, с неизменной любовью к бульону из курицы, что этой
жизнью она может
жить бесконечно долго, никому не мешая.
— Позволь, позволь, — кричал ей Варавка, — но ведь эта любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная природе нашей, которая жаждет не любви к ближнему, а борьбы с ним, — эта несчастная любовь ничего не значит и не стоит без ненависти, без отвращения к той грязи, в которой
живет ближний! И, наконец, не надо забывать, что духовная
жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
— В сущности, мы едва ли имеем право делать столь определенные выводы о
жизни людей. Из десятков тысяч мы знаем, в лучшем случае, как
живет сотня, а говорим так, как будто изучили
жизнь всех.
— Знакома я с ним шесть лет,
живу второй год, но вижу редко, потому что он все прыгает во все стороны от меня. Влетит, как шмель, покружится, пожужжит немножко и вдруг: «Люба, завтра я в Херсон еду». Merci, monsieur. Mais — pourquoi? [Благодарю вас. Но — зачем? (франц.)] Милые мои, — ужасно нелепо и даже горестно в нашей деревне по-французски говорить, а — хочется! Вероятно, для углубления нелепости хочется, а может, для того, чтоб напомнить себе о другом, о другой
жизни.
— Идем ко мне обедать. Выпьем. Надо, брат, пить. Мы — люди серьезные, нам надобно пить на все средства четырех пятых души. Полной душою
жить на Руси — всеми строго воспрещается. Всеми — полицией, попами, поэтами, прозаиками. А когда пропьем четыре пятых — будем порнографические картинки собирать и друг другу похабные анекдоты из русской истории рассказывать. Вот — наш проспект
жизни.
— Едва ли. Он — из таких типов, которые всю
жизнь живут на границе безумия… мне кажется.
— Ловко сказано, — похвалил Поярков. — Хорошо у нас говорят, а
живут плохо. Недавно я прочитал у Татьяны Пассек: «Мир праху усопших, которые не сделали в
жизни ничего, ни хорошего, ни дурного». Как это вам нравится?
«Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно
живут в своих шкурах… в своих ролях. Я тоже имею право на удобное место в
жизни…» — соображал Самгин и чувствовал себя обновленным, окрепшим, независимым.
Жил черный человек таинственной ночной
жизнью; до полудня — спал, до вечера шлепал по столу картами и воркующим голосом, негромко пел всегда один и тот же романс...
— Притворяется тихоньким, а должно быть, злой, — говорил Дронов, почесывая желтоволосый подбородок. — И — скуп, от скупости всю
жизнь прожил холостяком.
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую
жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел с ума; потом она
жила с вице-губернатором, теперь
живет с актерами, каждый сезон с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для детей, а в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
С той поры прошло двадцать лет, и за это время он
прожил удивительно разнообразную
жизнь, принимал участие в смешной авантюре казака Ашинова, который хотел подарить России Абиссинию, работал где-то во Франции бойцом на бойнях, наконец был миссионером в Корее, — это что-то очень странное, его миссионерство.
«Да, здесь умеют
жить», — заключил он, побывав в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо были знакомы с русской
жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а страну свою знали, точно книгу стихов любимого поэта.
Он
прожил в столице несколько суток, остро испытывая раздражающую неустроенность
жизни.
В последний вечер пред отъездом в Москву Самгин сидел в Монастырской роще, над рекою, прислушиваясь, как музыкально колокола церквей благовестят ко всенощной, — сидел, рисуя будущее свое: кончит университет, женится на простой, здоровой девушке, которая не мешала бы
жить, а
жить надобно в провинции, в тихом городе, не в этом, где слишком много воспоминаний, но в таком же вот, где подлинная и грустная правда человеческой
жизни не прикрыта шумом нарядных речей и выдумок и где честолюбие людское понятней, проще.
— Объясните мне, серьезный человек, как это: вот я девушка из буржуазной семьи,
живу я сытно и вообще — не плохо, а все-таки хочу, чтоб эта неплохая
жизнь полетела к черту. Почему?
Клим лежал, закрыв глаза, и думал, что Варвара уже внесла в его
жизнь неизмеримо больше того, что внесли Нехаева и Лидия. А Нехаева — права:
жизнь, в сущности, не дает ни одной капли меда, не сдобренной горечью. И следует
жить проще, да…
— Да ведь что же, знаете, я не вчера
живу, а — сегодня, и назначено мне завтра
жить. У меня и без помощи книг от науки
жизни череп гол…
— Н-да, так вот этот щедрословный человек внушал, конечно, «сейте разумное, доброе» и прочее такое, да вдруг, знаете, женился на вдове одного адвоката, домовладелице, и тут, я вам скажу, в два года такой скучный стал, как будто и родился и всю
жизнь прожил в Орле.
Идет всеобщее соревнование в рассказах о несчастии
жизни, взвешивают люди, кому тяжелее
жить.
— Вы подумайте — насколько безумное это занятие при кратком сроке
жизни нашей! Ведь вот какая штука, ведь
жизни человеку в обрез дано. И все больше людей
живет так, что все дни ихней
жизни — постные пятницы. И — теснота! Ни вору, ни честному — ногу поставить некуда, а ведь человек желает
жить в некотором просторе и на твердой почве. Где она, почва-то?
Наблюдая за человеком в соседней комнате, Самгин понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту силу, которая заставляет его
жить волчьей
жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта сила почерпалась им из книг, от разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
Варвара — чужой человек. Она
живет своей, должно быть, очень легкой
жизнью. Равномерно благодушно высмеивает идеалистов, материалистов. У нее выпрямился рот и окрепли губы, но слишком ясно, что ей уже за тридцать. Она стала много и вкусно кушать. Недавно дешево купила на аукционе партию книжной бумаги и хорошо продала ее.
Не один он
живет такой
жизнью, а сотни, тысячи людей, подобных ему, он это чувствовал, знал.
Я всю
жизнь прожила среди революционеров, это были тоже люди заблуждавшиеся, но никто из них не рассуждал так, как вы и ваши друзья.
В наблюдениях за
жизнью дома, в ожидании обыска, арестов, в скучнейших деловых беседах с матерью Самгин
прожил всю осень, и только в декабре мать, наконец, собралась за границу.
«
Жить — нельзя!
Жизнь превращается в однообразную, бесконечную драму».
— Все ждут: будет революция. Не могу понять — что же это будет? Наш полковой священник говорит, что революция — от бессилия
жить, а бессилие — от безбожия. Он очень строгой
жизни и постригается в монахи. Мир во власти дьявола, говорит он.
Мать
жила под Парижем, писала редко, но многословно и брюзгливо: жалуясь на холод зимою в домах, на различные неудобства
жизни, на русских, которые «не умеют
жить за границей»; и в ее эгоистической, мелочной болтовне чувствовался смешной патриотизм провинциальной старухи…
— Ну, как же это? — ласково возразила она. —
Прожил человек половину
жизни…
«Он делает не то, что все, а против всех. Ты делаешь, не веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения. Под всею путаницей твоих размышлений скрыто
живет страх пред
жизнью, детский страх темноты, которую ты не можешь, не в силах осветить. Да и мысли твои — не твои. Найди, назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя не выражена?»
— Может быть, она и не ушла бы, догадайся я заинтересовать ее чем-нибудь живым — курами, коровами, собаками, что ли! — сказал Безбедов, затем продолжал напористо: — Ведь вот я нашел же себя в голубиной охоте, нашел ту песню, которую суждено мне спеть. Суть
жизни именно в такой песне — и чтоб спеть ее от души. Пушкин, Чайковский, Миклухо-Маклай — все
жили, чтобы тратить себя на любимое занятие, — верно?
— На двенадцатом году отдала меня мачеха в монастырь, рукоделию учиться и грамоте, — сказала она медленно и громко. — После той, пьяной
жизни хорошо показалось мне в монастыре-то, там я и
жила пять лет.
В конечном итоге обе газеты вызывали у Самгина одинаковое впечатление: очень тусклое и скучное эхо прессы столиц;
живя подражательной
жизнью, обе они не волнуют устойчивую
жизнь благополучного города.
«Моя
жизнь — монолог, а думаю я диалогом, всегда кому-то что-то доказываю. Как будто внутри меня
живет кто-то чужой, враждебный, он следит за каждой мыслью моей, и я боюсь его. Существуют ли люди, умеющие думать без слов? Может быть, музыканты… Устал я. Чрезмерно развитая наблюдательность обременительна. Механически поглощаешь слишком много пошлого, бессмысленного».
«Я не Питер Шлемиль и не буду страдать, потеряв свою тень. И я не потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за собою тень, которая становится все тяжелее. Я уже
прожил половину срока
жизни, имею право на отдых. Какой смысл в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл
жизни?.. Смешно в моем возрасте ставить “детские вопросы”».
— Эх, Париж! Да-а! — следователь сожалительно покачал годовой. — Был я там студентом, затем, после свадьбы, ездил с женой, целый месяц
жили. Жизнь-то, Клим Иванович, какова? Сначала — Париж, Флоренция, Венеция, а затем — двадцать семь лет — здесь. Скучный городок, а?
—
Жили тесно, — продолжал Тагильский не спеша и как бы равнодушно. — Я неоднократно видел… так сказать, взрывы страсти двух животных. На дворе, в большой пристройке к трактиру, помещались подлые девки. В двенадцать лет я начал онанировать, одна из девиц поймала меня на этом и обучила предпочитать нормальную половую
жизнь…
Самгин не впервые подумал, что в этих крепко построенных домах
живут скучноватые, но, в сущности, неглупые люди,
живут недолго, лет шестьдесят, начинают думать поздно и за всю
жизнь не ставят пред собою вопросов — божество или человечество, вопросов о достоверности знания, о…
Чехов, с его обещанием прекрасной
жизни через двести, триста лет, развенчанный Горький с наивным утверждением, что “человек
живет для лучшего” и “звучит гордо”, — все это проповедники тривиального позитивизма Огюста Конта.
«Всякая догма, конечно, осмыслена, но догматика — неизбежно насилие над свободой мысли. Лютов был адогматичен, но он
жил в страхе пред
жизнью и страхом убит. Единственный человек, независимый хозяин самого себя, — Марина».
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее.
Жизнь умеет шлифовать людей. Странный день
прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за границу, буду писать мемуары или — роман».
— О смерти думать — бесполезно. О
жизни — тоже. Надобно просто —
жить, и — больше никаких чертей.
— Без фантазии — нельзя, не
проживешь. Не устроишь
жизнь. О неустройстве
жизни говорили тысячи лет, говорят все больше, но — ничего твердо установленного нет, кроме того, что
жизнь — бессмысленна. Бессмысленна, брат. Это всякий умный человек знает. Может быть, это люди исключительно, уродливо умные, вот как — ты…
Но тяжелая туша Бердникова явилась в игре Самгина медведем сказки о том, как маленькие зверки поселились для дружеской
жизни в черепе лошади, но пришел медведь, спросил — кто там, в черепе,
живет? — и, когда зверки назвали себя, он сказал: «А я всех вас давишь», сел на череп и раздавил его вместе с жителями.
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он
живет сравнительно цельной духовной
жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
Человек, который должен бороться за себя, не имея никаких средств к
жизни, не имея покровителя и ничего — кроме желания
жить прилично.
— Мелкой
жизнью живем, государи мои, мелкой!
— Возвращаясь к Толстому — добавлю: он учил думать, если можно назвать учением его мысли вслух о себе самом. Но он никогда не учил
жить, не учил этому даже и в так называемых произведениях художественных, в словесной игре, именуемой искусством… Высшее искусство — это искусство
жить в благолепии единства плоти и духа. Не отрывай чувства от ума, иначе
жизнь твоя превратится в цепь неосмысленных случайностей и — погибнешь!