Неточные совпадения
Но мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать
работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову было четыре
года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
— Расстригут меня — пойду
работать на завод стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь
лет недоумеваю: почему стекло не употребляется в музыке? Прислушивались вы зимой, в метельные ночи, когда не спится, как стекла в окнах поют? Я, может быть, тысячу ночей слушал это пение и дошел до мысли, что именно стекло, а не медь, не дерево должно дать нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно из стекла делать, тогда и получим рай звуков. Обязательно займусь этим.
С той поры прошло двадцать
лет, и за это время он прожил удивительно разнообразную жизнь, принимал участие в смешной авантюре казака Ашинова, который хотел подарить России Абиссинию,
работал где-то во Франции бойцом
на бойнях, наконец был миссионером в Корее, — это что-то очень странное, его миссионерство.
— Четыре
года ездила,
заработала, крышу
на дому перекрыла, двух коров завела, ребят одела-обула, а
на пятый заразил ее какой-то голубок дурной болезнью…
— Вот бы вас, господ,
года на три в мужики сдавать, как нашего брата в солдаты сдают. Выучились где вам полагается, и — поди в деревню,
поработай там в батраках у крестьян, испытай ихнюю жизнь до точки.
— Все находят, что старше. Так и должно быть.
На семнадцатом
году у меня уже был ребенок. И я много
работала. Отец ребенка — художник, теперь — говорят — почти знаменитый, он за границей где-то, а тогда мы питались чаем и хлебом. Первая моя любовь — самая голодная.
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря.
Работала сиделкой в больнице, была санитаркой
на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей
лет — шестьдесят? А ей только сорок три
года. Вот как живут!
За сто
лет вы, «аристократическая раса», люди компромисса, люди непревзойденного лицемерия и равнодушия к судьбам Европы, вы, комически чванные люди, сумели поработить столько народов, что, говорят,
на каждого англичанина
работает пятеро индусов, не считая других, порабощенных вами.
Неточные совпадения
Ему было девять
лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали
на свои колеса, давно уже просочилась и
работала в другом месте.
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и в самом деле, как прибережешь его? землишка маленькая, мужик ленив,
работать не любит, думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь
на старости
лет по миру!
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву.
На фабриках у меня
работают только в голодный
год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
Илья Ильич кушал аппетитно и много, как в Обломовке, ходил и
работал лениво и мало, тоже как в Обломовке. Он, несмотря
на нарастающие
лета, беспечно пил вино, смородиновую водку и еще беспечнее и подолгу спал после обеда.
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в
год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою
на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет,
лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»