Неточные совпадения
Работало человек двадцать пыльных
людей, но из них особенно выделялись двое: кудрявый, толстогубый парень
с круглыми глазами на мохнатом лице, сером от пыли, и маленький старичок в синей рубахе, в длинном переднике.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное
с алгебраической точностью, сообщает, что культурные
люди обязаны
работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман
с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог
с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило
с ног отвращение к жизни, к
людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его
работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Выпив водки, старый писатель любил рассказывать о прошлом, о
людях,
с которыми он начал
работать. Молодежь слышала имена литераторов, незнакомых ей, и недоумевала, переглядывалась...
Зарево над Москвой освещало золотые главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав в земле глубокие борозды, обнаружил в ней золото огня. Самгин ощущал, что и в нем прямолинейно
работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги.
Человек с палкой в руке, толкнув его, крикнул...
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго
работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов
с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды
людей неблагонадежных.
Когда она начала есть, Клим подумал, что он впервые видит
человека, который умеет есть так изящно,
с таким наслаждением, и ему показалось, что и все только теперь дружно
заработали вилками и ножами, а до этой минуты в зале было тихо.
За городом
работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили
люди в рубахах без поясов,
с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Самгин решил, что это так и есть: именно вот такие
люди,
с незаметными лицами, скромненькие, и должны
работать в издательстве для народа.
В коляске, запряженной парой черных зверей, ноги которых
работали, точно рычаги фантастической машины, проехала Алина Телепнева, рядом
с нею — Лютов, а напротив них, под спиною кучера, размахивал рукою толстый
человек, похожий на пожарного.
— Евреи — это
люди, которые
работают на всех. Ротшильд, как и Маркс,
работает на всех — нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает деньги
с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, — вы это думаете?
— Нуте-с, не будем терять время зря.
Человек я как раз коммерческий, стало быть — прямой. Явился
с предложением, взаимно выгодным. Можете хорошо
заработать, оказав помощь мне в серьезном деле. И не только мне, а и клиентке вашей, сердечного моего приятеля почтенной вдове…
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее,
работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных
людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о
людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
Он много
работал, часто выезжал в провинцию, все еще не мог кончить дела, принятые от ‹Прозорова›, а у него уже явилась своя клиентура, он даже взял помощника Ивана Харламова,
человека со странностями: он почти непрерывно посвистывал сквозь зубы и нередко начинал вполголоса разговаривать сам
с собой очень ласковым тоном...
Самгин наблюдал шумную возню
людей и думал, что для них существуют школы, церкви, больницы,
работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти
люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками
с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим
людям землю и работу.
Неточные совпадения
—
С его сиятельством
работать хорошо, — сказал
с улыбкой архитектор (он был
с сознанием своего достоинства, почтительный и спокойный
человек). — Не то что иметь дело
с губернскими властями. Где бы стопу бумаги исписали, я графу доложу, потолкуем, и в трех словах.
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные
люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить
с одною женой,
с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей,
зарабатывать свой хлеб, платить долги, — и разные тому подобные глупости.
Вопрос: «Как
работали с Митреем, не видали ль кого по лестнице, вот в таком-то и таком-то часу?» Ответ: «Известно, проходили, может,
люди какие, да нам не в примету».
Ко всей деятельности, ко всей жизни Штольца прирастала
с каждым днем еще чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел
работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел в круг
людей, знакомиться, сталкиваться
с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
И сама история только в тоску повергает: учишь, читаешь, что вот-де настала година бедствий, несчастлив
человек; вот собирается
с силами,
работает, гомозится, страшно терпит и трудится, все готовит ясные дни. Вот настали они — тут бы хоть сама история отдохнула: нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять
работать, гомозиться… Не остановятся ясные дни, бегут — и все течет жизнь, все течет, все ломка да ломка.