Неточные совпадения
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше.
Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали
силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
— Ошибочно думать, что энергия
людей, соединенных в организации, в партии, — увеличивается в своей
силе. Наоборот: возлагая свои желания, надежды, ответственность на вождей,
люди тем самым понижают и температуру и рост своей личной энергии. Идеальное воплощение энергии — Робинзон Крузо.
— Какая-то таинственная
сила бросает
человека в этот мир беззащитным, без разума и речи, затем, в юности, оторвав душу его от плоти, делает ее бессильной зрительницей мучительных страстей тела.
Наконец, как бы отомстив
человеку за то, что он осмелился жить, безжалостная
сила умерщвляет его.
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что
люди привыкли жить за счет чужой
силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия
людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания
человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому
человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в
силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Как будто над этим
человеком наклонился враг, с которым он не находил
сил бороться и который сейчас нанесет ему сокрушающий удар.
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий
человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же
сила, как любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к
людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную
силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
— Самгин! Вот —
человек! Даже — не
человек, а — храм! Молитесь благодарно
силе, создающей таких
людей!
Если каждый
человек действует по воле класса, группы, то, как бы ловко ни скрывал он за фигурными хитросплетениями слов свои подлинные желания и цели, всегда можно разоблачить истинную суть его —
силу групповых и классовых повелений.
Этот труд и эта щедрость внушали мысль, что должен явиться
человек необыкновенный, не только потому, что он — царь, а по предчувствию Москвой каких-то особенных
сил и качеств в нем.
— Екатерина Великая скончалась в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал дядя Хрисанф; Самгину было ясно, что москвич верит в возможность каких-то великих событий, и ясно было, что это — вера многих тысяч
людей. Он тоже чувствовал себя способным поверить: завтра явится необыкновенный и, может быть, грозный
человек, которого Россия ожидает целое столетие и который, быть может, окажется в
силе сказать духовно растрепанным, распущенным
людям...
В кошомной юрте сидели на корточках девять
человек киргиз чугунного цвета; семеро из них с великой
силой дули в длинные трубы из какого-то глухого к музыке дерева; юноша, с невероятно широким переносьем и черными глазами где-то около ушей, дремотно бил в бубен, а игрушечно маленький старичок с лицом, обросшим зеленоватым мохом, ребячливо колотил руками по котлу, обтянутому кожей осла.
Совершенно невозможно было представить, что такие простые, скромные
люди, спокойно уверенные в своей
силе, могут пойти за веселыми студентами и какими-то полуумными честолюбцами.
Самгину казалось, что воздух темнеет, сжимаемый мощным воем тысяч
людей, — воем, который приближался, как невидимая глазу туча, стирая все звуки, поглотив звон колоколов и крики медных труб военного оркестра на площади у Главного дома. Когда этот вой и рев накатился на Клима, он оглушил его, приподнял вверх и тоже заставил орать во всю
силу легких...
Клим перестал слушать его ворчливую речь, думая о молодом
человеке, одетом в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот
человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой
силы слова он мог бы сказать этим
людям? И Самгин вспомнил — не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
— Ничтожный
человек, министры толкали и тащили его куда им было нужно, как подростка, — сказал он и несколько удивился
силе мстительного, личного чувства, которое вложил в эти слова.
Почему-то было неприятно узнать, что Иноков обладает
силою, которая позволила ему так легко вышвырнуть
человека, значительно более плотного и тяжелого, чем сам он. Но Клим тотчас же вспомнил фразу, которую слышал на сеансе борьбы...
«Ведь не подкупает же меня его физическая
сила и ловкость?» — догадывался он, хмурясь, и все более ясно видел, что один
человек стал мельче, другой — крупнее.
— Я часто гуляю в поле, смотрю, как там казармы для артиллеристов строят. Сам — лентяй, а люблю смотреть на работу. Смотрю и думаю: наверное,
люди когда-нибудь устанут от мелких, подленьких делишек, возьмутся всею
силою за настоящее, крупное дело и — сотворят чудеса.
Мысли были новые, чужие и очень тревожили, а отбросить их — не было
силы. Звон посуды, смех, голоса наполняли Самгина гулом, как пустую комнату, гул этот плавал сверху его размышлений и не мешал им, а хотелось, чтобы что-то погасило их. Сближались и угнетали воспоминания, все более неприязненные
людям. Вот — Варавка, для которого все
люди — только рабочая
сила, вот гладенький, чистенький Радеев говорит ласково...
— «То, что прежде, в древности, было во всеобщем употреблении всех
людей, стало,
силою и хитростию некоторых, скопляться в домах у них.
— Загадочных
людей — нет, — их выдумывают писатели для того, чтоб позабавить вас. «Любовь и голод правят миром», и мы все выполняем повеления этих двух основных
сил. Искусство пытается прикрасить зоологические требования инстинкта пола, наука помогает удовлетворять запросы желудка, вот и — все.
— Надо поучиться, а то вы компрометируете мысль, ту
силу, которая отводит
человека от животного, но которой вы еще не умеете владеть…
— Хотите познакомиться с
человеком почти ваших мыслей? Пчеловод, сектант, очень интересный, книг у него много. Поживете в деревне, наберетесь
сил.
И, не ожидая согласия Клима, он повернул его вокруг себя с ловкостью и
силой, неестественной в
человеке полупьяном. Он очень интересовал Самгина своею позицией в кружке Прейса, позицией
человека, который считает себя умнее всех и подает свои реплики, как богач милостыню. Интересовала набалованность его сдобного, кокетливого тела, как бы нарочно созданного для изящных костюмов, удобных кресел.
— Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая мысль, она ставит
человека в позицию механического приемника впечатлений бытия и не может объяснить, какой же
силой покорный раб действительности преображает ее? А ведь действительность никогда не была — и не будет! — лучше
человека, он же всегда был и будет не удовлетворен ею.
— Говорят об этом вот такие, как Дьякон,
люди с вывихнутыми мозгами, говорят лицемеры и
люди трусливые, у которых не хватает
сил признать, что в мире, где все основано на соперничестве и борьбе, — сказкам и сентиментальностям места нет.
Люди, выгибая спины, держась за головы, упирались ногами в землю, толкая друг друга, тихонько извинялись, но, покорствуя
силе ветра, шагали все быстрей, точно стремясь догнать улетающее пение...
Толпа вздыхала, ворчала, напоминая тот горячий шумок, который слышал Самгин в селе, когда там поднимали колокол, здесь
люди, всей
силою своей, тоже как будто пытались поднять невидимую во тьме тяжесть и, покачиваясь, терлись друг о друга.
Размышляя об этом, Самгин на минуту почувствовал себя способным встать и крикнуть какие-то грозные слова, даже представил, как повернутся к нему десятки изумленных, испуганных лиц. Но он тотчас сообразил, что, если б голос его обладал исключительной
силой, он утонул бы в диком реве этих
людей, в оглушительном плеске их рук.
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой
силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный
человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
Он видел, что в этой комнате, скудно освещенной опаловым шаром, пародией на луну, есть
люди, чей разум противоречит чувству, но эти
люди все же расколоты не так, как он,
человек, чувство и разум которого мучает какая-то непонятная третья
сила, заставляя его жить не так, как он хочет.
Самгин шел тихо, как бы опасаясь расплескать на ходу все то, чем он был наполнен. Большую часть сказанного Кутузовым Клим и читал и слышал из разных уст десятки раз, но в устах Кутузова эти мысли принимали как бы густоту и тяжесть первоисточника. Самгин видел пред собой Кутузова в тесном окружении раздраженных, враждебных ему
людей вызывающе спокойным, уверенным в своей
силе, — как всегда, это будило и зависть и симпатию.
Наблюдая за
человеком в соседней комнате, Самгин понимал, что
человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в минуту слабости, подойти к
человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту
силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта
сила почерпалась им из книг, от разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
Но
человек сделал это на свою погибель, он — враг свободной игры мировых
сил, схематизатор; его ненавистью к свободе созданы религии, философии, науки, государства и вся мерзость жизни.
— К
человеку племени Данова, по имени Маной, имевшему неплодную жену, явился ангел, и неплодная зачала, и родился Самсон,
человек великой
силы, раздиравший голыми руками пасти львиные. Так же зачат был и Христос и многие так…
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту
людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым не жалко вас, напояют голодные души ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой
силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
— Эх, ворона, — вздохнул
человек в пиджаке. — Жить с вами —
сил нету!
И все-таки он был поражен, даже растерялся, когда, шагая в поредевшем хвосте толпы, вышел на Дворцовую площадь и увидал, что
люди впереди его становятся карликами. Не сразу можно было понять, что они падают на колени, падали они так быстро, как будто невидимая
сила подламывала им ноги. Чем дальше по направлению к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы
людей; площадь была вымощена ими, и в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
— Он —
человек! — выкрикивал поп, взмахивая рукавами рясы. — Он справедлив! Он поймет правду вашей скорби и скажет
людям, которые живут потом, кровью вашей… скажет им свое слово… слово
силы, — верьте!
— Что же это… какой же это
человек? — шепотом спросил жандарм, ложась грудью на стол и сцепив пальцы рук. — Действительно — с крестами, с портретами государя вел народ, да? Личность?
Сила?
«Нет, — до чего же анархизирует
людей эта жизнь! Действительно нужна какая-то устрашающая
сила, которая поставила бы всех
людей на колени, как они стояли на Дворцовой площади пред этим ничтожным царем. Его бессилие губит страну, развращает
людей, выдвигая вождями трусливых попов».
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди
людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти
люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют
силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
«
Люди с каждым днем становятся все менее значительными перед
силою возбужденной ими стихии, и уже многие не понимают, что не они — руководят событиями, а события влекут их за собою».
Какая-то
сила вытолкнула из домов на улицу разнообразнейших
людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии
людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
«…Рабочие опустили руки, и — жизнь остановилась. Да,
силой, двигающей жизнью, является
сила рабочих… В Петербурге часть студентов и еще какие-то
люди работают на почте, заменяя бастующих…»
«Солдат этот, конечно, — глуп, но — верный слуга. Как повар. Анфимьевна. Таня Куликова. И — Любаша тоже. В сущности, общество держится именно такими. Бескорыстно отдают всю жизнь, все
силы. Никакая организация невозможна без таких
людей. Николай — другого типа… И тот, раненый, торговец копченой рыбой…»
— Вы, Анфимьевна, — замечательная женщина! Вы, в сущности, великий
человек! Жизнь держится кроткой и неистощимой
силою таких
людей, как вы! Да, это — так…