Неточные совпадения
Нехаева, повиснув на руке Клима, говорила о мрачной поэзии заупокойной литургии, заставив спутника своего с досадой вспомнить сказку о глупце, который пел на свадьбе похоронные песни. Шли против ветра, говорить ей было
трудно, она задыхалась. Клим строго, тоном старшего,
сказал...
— Тебе
трудно живется? — тихо и дружелюбно спросил Макаров. Клим решил, что будет значительнее, если он не
скажет ни да, ни нет, и промолчал, крепко сжав губы. Пошли пешком, не быстро. Клим чувствовал, что Макаров смотрит на него сбоку печальными глазами. Забивая пальцами под фуражку непослушные вихры, он тихо рассказывал...
— Как все это странно… Знаешь — в школе за мной ухаживали настойчивее и больше, чем за нею, а ведь я рядом с нею почти урод. И я очень обижалась — не за себя, а за ее красоту. Один… странный человек, Диомидов, непросто — Демидов, а — Диомидов, говорит, что Алина красива отталкивающе. Да, так и
сказал. Но… он человек необыкновенный, его хорошо слушать, а верить ему
трудно.
Говорил Дронов порывисто и торопливо, желая
сказать между двумя припадками кашля как можно больше. Слушать его было
трудно и скучно. Клим задумался о своем, наблюдая, как Дронов истязует фуражку.
— Представь — играю! — потрескивая сжатыми пальцами,
сказал Макаров. — Начал по слуху, потом стал брать уроки… Это еще в гимназии. А в Москве учитель мой уговаривал меня поступить в консерваторию. Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей нет у меня. Но — без музыки
трудно жить, вот что, брат…
— Какая она… несокрушимая, — тихо
сказала Лидия, провожая подругу и Макарова задумчивым взглядом. — А ей ведь
трудно живется.
— Странных людей вижу я, —
сказала она, вздохнув. — Очень странных. И вообще как это
трудно понимать людей!
— Есть люди домашние и дикие, я — дикий! — говорил он виновато. — Домашних людей я понимаю, но мне с ними
трудно. Все кажется, что кто-нибудь подойдет ко мне и
скажет: иди со мной! Я и пойду, неизвестно куда.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке
трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек
сказал кому-то...
Он чувствовал, что ему необходимо видеть человека, возглавляющего огромную, богатую Русь, страну, населенную каким-то скользким народом, о котором
трудно сказать что-нибудь определенное,
трудно потому, что в этот народ слишком обильно вкраплены какие-то озорниковатые люди.
Уйти от Дьякона было
трудно, он стал шагать шире, искоса снова заглянул в лицо и
сказал напоминающим тоном...
«Фу, как глупо!» — мысленно упрекнул он себя, но это не помогло, и явилось желание
сказать колкость брату или что-то колкое об отце. С этим желанием так
трудно было справиться, что он уже начал...
Самгин, слушая, заставлял себя улыбаться, это было очень
трудно, от улыбки деревенело лицо, и он знал, что улыбка так же глупа, как неуместна. Он все-таки
сказал...
— В сыщики я пошел не из корысти, а — по обстоятельствам нужды, — забормотал Митрофанов, выпив водки. — Ну и фантазия, конечно. Начитался воровских книжек, интересно! Лекок был человек великого ума. Ах, боже мой, боже мой, — погромче
сказал он, — простили бы вы мне обман мой! Честное слово — обманывал из любви и преданности, а ведь полюбить человека —
трудно, Клим Иванович!
— Это был человек сухой и властный, —
сказала она, вздохнув. — Я, кажется, не любила его, но…
трудно жить одной.
Самгин швырнул газету прочь, болели глаза, читать было
трудно, одолевал кашель. Дмитрий явился поздно вечером, сообщил, что он переехал в ту же гостиницу, спросил о температуре, пробормотал что-то успокоительное и убежал,
сказав...
—
Трудно сказать — какой, ну, да вы найдете. Так вот ему записочка. Вы ее в мундштук папиросы спрячьте, а папиросу, закурив, погасите. В случае, если что-нибудь эдакое, — ну, схватят, например, — так вы мундштук откусите и жуйте. Так? Не надо, чтоб записочка попала в чужие руки, — понятно? Ну вот! Успеха!
—
Трудно поумнеть, — вздохнула Дуняша. — Раньше, хористкой, я была умнее, честное слово! Это я от мужа поглупела. Невозможный! Ему
скажешь три слова, а он тебе — триста сорок! Один раз, ночью, до того заговорил, что я его по-матерному обругала…
— Да, исчезли, — подтвердил он и, так как она молчала, прихлебывая чай,
сказал недоуменно: — Ты не обидишься, если я
скажу… повторю, что все-таки
трудно понять, как ты, умница такая…
— Итак, Россия, отечество наше, будет праздновать триста лет власти людей, о которых в высшей степени
трудно сказать что-либо похвальное. Наш конституционный царь начал свое царствование Ходынкой, продолжил Кровавым воскресеньем 9-го Января пятого года и недавними убийствами рабочих Ленских приисков.
— Да ведь
сказать —
трудно! Однако — как не
скажешь? Народу у нас оказывается лишнего много, а землишки — мало. На сытую жизнь не хватает земли-то. В Сибирь крестьяне самовольно не идут, а силком переселять у начальства… смелости нет, что ли? Вы простите! Говорю, как думаю.
— Понять —
трудно, — согласился Фроленков. — Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь — вздуем. Торговали — хорошо. Свободы ему, немцу, у нас — сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь, живи как любишь.
Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?
Неточные совпадения
Какой из этих двух вариантов заслуживает большего доверия — решить
трудно; но справедливость требует
сказать, что атрофирование столь важного органа, как голова, едва ли могло совершиться в такое короткое время.
Левин покраснел гораздо больше ее, когда она
сказала ему, что встретила Вронского у княгини Марьи Борисовны. Ей очень
трудно было
сказать это ему, но еще труднее было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он не спрашивал ее, а только нахмурившись смотрел на нее.
— Бетси говорила, что граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни
трудно было ей. — Я
сказала, что я не могу принять его.
— Весьма
трудно ошибаться, когда жена сама объявляет о том мужу. Объявляет, что восемь лет жизни и сын — что всё это ошибка и что она хочет жить сначала, —
сказал он сердито, сопя носом.
— Так вы нынче ждете Степана Аркадьича? —
сказал Сергей Иванович, очевидно не желая продолжать разговор о Вареньке. —
Трудно найти двух свояков, менее похожих друг на друга, —
сказал он с тонкою улыбкой. — Один подвижной, живущий только в обществе, как рыба в воде; другой, наш Костя, живой, быстрый, чуткий на всё, но, как только в обществе, так или замрет или бьется бестолково, как рыба на земле.