Неточные совпадения
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже
смотрел на Клима, прищуривая
темные, неласковые глаза, —
смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя
в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
В полутемном коридоре, над шкафом для платья, с картины, которая раньше была просто
темным квадратом, стали
смотреть задумчивые глаза седой старухи, зарытой во тьму.
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул руку и опустил ее: Яков Самгин, держа
в одной руке стакан с водой, пальцами другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы,
смотрел в лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых глаз с опухшими веками. Глотнув воды, он поставил стакан на стол, бросил бумажный шарик на пол и, пожав руку племянника
темной, костлявой рукой, спросил глухо...
Клим шел во флигель тогда, когда он узнавал или видел, что туда пошла Лидия. Это значило, что там будет и Макаров. Но, наблюдая за девушкой, он убеждался, что ее притягивает еще что-то, кроме Макарова. Сидя где-нибудь
в углу, она куталась, несмотря на дымную духоту,
в оранжевый платок и
смотрела на людей, крепко сжав губы, строгим взглядом
темных глаз. Климу казалось, что
в этом взгляде да и вообще во всем поведении Лидии явилось нечто новое, почти смешное, какая-то деланная вдовья серьезность и печаль.
Клим Самгин
смотрел, слушал и чувствовал, что
в нем нарастает негодование, как будто его нарочно привели сюда, чтоб наполнить голову тяжелой и отравляющей мутью. Все вокруг было непримиримо чуждо, но, заталкивая
в какой-то
темный угол, насиловало, заставляя думать о горбатой девочке, о словах Алины и вопросе слепой старухи...
Дьякон углубленно настраивал гитару. Настроив, он встал и понес ее
в угол, Клим увидал пред собой великана, с широкой, плоской грудью, обезьяньими лапами и костлявым лицом Христа ради юродивого, из
темных ям на этом лице отвлеченно
смотрели огромные, водянистые глаза.
И часто бывало так, что взволнованный ожиданием или чем-то иным неугомонный человек, подталкиваемый их локтями, оказывался затисканным во двор. Это случилось и с Климом. Чернобородый человек
посмотрел на него хмурым взглядом
темных глаз и через минуту наступил каблуком на пальцы ноги Самгина. Дернув ногой, Клим толкнул его коленом
в зад, — человек обиделся...
А когда все это неистовое притихло, во двор вошел щеголеватый помощник полицейского пристава, сопровождаемый бритым человеком
в темных очках, вошел, спросил у Клима документы, передал их
в руку человека
в очках, тот
посмотрел на бумаги и, кивнув головой
в сторону ворот, сухо сказал...
И — остановился, видя, что девушка, закинув руки за голову,
смотрит на него с улыбкой
в темных глазах, — с улыбкой, которая снова смутила его, как давно уже не смущала.
— О, приехал? — сказала она, протянув руку. Вся
в белом, странно маленькая, она улыбалась. Самгин почувствовал, что рука ее неестественно горяча и дрожит,
темные глаза
смотрят ласково. Ворот блузы расстегнут и глубоко обнажает смуглую грудь.
— Светлее стало, — усмехаясь заметил Самгин, когда исчезла последняя
темная фигура и дворник шумно запер калитку. Иноков ушел, топая, как лошадь, а Клим
посмотрел на беспорядок
в комнате, бумажный хаос на столе, и его обняла усталость; как будто жандарм отравил воздух своей ленью.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел
в сад, заглянул
в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком
в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие
в темных ямах, непонятливо
смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
Ее голубые глаза были даже красноречивы,
темнея в минуты возбуждения досиня; тогда они
смотрели так тепло, что хотелось коснуться до них пальцем, чтоб ощутить эту теплоту.
Маленькое, всегда красное лицо повара окрашено
в темный, землистый цвет, — его искажали судороги, глаза
смотрели безумно, а прищуренные глаза медника изливали ненависть; он стоял против повара, прижав кулак к сердцу, и, казалось, готовился бить повара.
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое,
темное лицо с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками
в диван, спиною
в стенку,
смотрел в потолок и ритмически сопел носом. На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом, на ногах полосатые носки;
в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
В окно
смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы домов, по снегу на крышах ползли тени дыма, сверкали
в небе кресты и главы церквей, по белому полю тянулся обоз,
темные маленькие лошади качали головами, шли толстые мужики
в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное глазам.
Марина не возвращалась недели три, —
в магазине торговал чернобородый Захарий, человек молчаливый, с неподвижным, матово-бледным лицом,
темные глаза его
смотрели грустно, на вопросы он отвечал кратко и тихо; густые, тяжелые волосы простеганы нитями преждевременной седины. Самгин нашел, что этот Захарий очень похож на переодетого монаха и слишком вял, бескровен для того, чтоб служить любовником Марины.
Темные глаза женщины
смотрели на него
в упор, — ее спутник сел на стул у стены,
в сумраке, и там невнятно прорычал что-то.
В щель,
в глаза его бил воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на светлом круге воды
в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а
темное пятно
в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин
смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Говоря это, он мял пальцами подбородок и
смотрел в лицо Самгина с тем напряжением, за которым чувствуется, что человек думает не о том, на что
смотрит. Зрачки его
потемнели.
— Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. — Человек
в поддевке повернул голову, показав Самгину
темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку,
посмотрел, как бородатый
в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
Ни один, от старого до малого, не пройдет мимо реки или пруда, не поглядев, как гуляет вольная рыбка, и долго, не шевелясь, стоит иногда пешеход-крестьянин, спешивший куда-нибудь за нужным делом, забывает на время свою трудовую жизнь и, наклонясь над синим омутом, пристально
смотрит в темную глубь, любуясь на резвые движенья рыб, особенно, когда она играет и плещется, как она, всплыв наверх, вдруг, крутым поворотом, погружается в воду, плеснув хвостом и оставя вертящийся круг на поверхности, края которого, постепенно расширяясь, не вдруг сольются с спокойною гладью воды, или как она, одним только краешком спинного пера рассекая поверхность воды — стрелою пролетит прямо в одну какую-нибудь сторону и следом за ней пробежит длинная струя, которая, разделяясь на две, представляет странную фигуру расходящегося треугольника…
Неточные совпадения
Уже совсем
стемнело, и на юге, куда он
смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип
в саду каплям и
смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий
в середине его млечный путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.
Когда половой все еще разбирал по складам записку, сам Павел Иванович Чичиков отправился
посмотреть город, которым был, как казалось, удовлетворен, ибо нашел, что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била
в глаза желтая краска на каменных домах и скромно
темнела серая на деревянных.
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно
в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими
в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие
в домы,
в шуме и
в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова
посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и
в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую
темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся
в серебряные ясные небеса.
Морозна ночь, всё небо ясно; // Светил небесных дивный хор // Течет так тихо, так согласно… // Татьяна на широкий двор //
В открытом платьице выходит, // На месяц зеркало наводит; // Но
в темном зеркале одна // Дрожит печальная луна… // Чу… снег хрустит… прохожий; дева // К нему на цыпочках летит, // И голосок ее звучит // Нежней свирельного напева: // Как ваше имя?
Смотрит он // И отвечает: Агафон.
А
в маленькой задней комнатке, на большом сундуке, сидела,
в голубой душегрейке [Женская теплая кофта, обычно без рукавов, со сборками по талии.] и с наброшенным белым платком на
темных волосах, молодая женщина, Фенечка, и то прислушивалась, то дремала, то
посматривала на растворенную дверь, из-за которой виднелась детская кроватка и слышалось ровное дыхание спящего ребенка.