Неточные совпадения
— Да? — спросила Лидия. — Там тоже где-то бунтовали мужики.
В них даже
стреляли… Ну, я пойду, устала.
А через несколько дней, у себя
в деревне, он стал
стрелять из окна волчьей картечью
в стадо, возвращавшееся с выгона.
— Мне кажется — спокойнее стал я. У меня, знаешь ли, такое впечатление осталось, как будто я на лютого зверя охотился, не
в себя
стрелял, а —
в него. И еще: за угол взглянул.
— Ах, да… Говорят, — Карповича не казнят, а пошлют на каторгу. Я была во Пскове
в тот день, когда он
стрелял, а когда воротилась
в Петербург, об этом уже не говорили. Ой, Клим, как там живут,
в Петербурге!
— Слышали? Какой-то идиот
стрелял в Победоносцева, с улицы,
в окно, черт его побери! Как это вам нравится, а?
— Однако — и убийство можно понять. «Запрос
в карман не кладется», — как говорят. Ежели
стреляют в министра, я понимаю, что это запрос, заявление, так сказать: уступите, а то — вот! И для доказательства силы — хлоп!
— Конечно, если это войдет
в привычку —
стрелять, ну, это — плохо, — говорил он, выкатив глаза. — Тут, я думаю, все-таки сокрыта опасность, хотя вся жизнь основана на опасностях. Однако ежели молодые люди пылкого характера выламывают зубья из гребня — чем же мы причешемся? А нам, Варвара Кирилловна, причесаться надо, мы — народ растрепанный, лохматый. Ах, господи! Уж я-то знаю, до чего растрепан человек…
— По-моему, это не революция, а простая уголовщина, вроде как бы любовника жены убить. Нарядился офицером и
в качестве самозванца — трах! Это уж не государство, а… деревня. Где же безопасное государство, ежели все
стрелять начнут?
Самгин присоединился к толпе рабочих, пошел
в хвосте ее куда-то влево и скоро увидал приземистое здание Биржи, а около нее и у моста кучки солдат, лошадей. Рабочие остановились, заспорили: будут
стрелять или нет?
— Довольно,
постреляли! — сказал коротконогий,
в серой куртке с черной заплатой на правом локте. — Кто по льду, на Марсово?
— Слышно —
стреляете вы
в людей?
Самгин приостановился, пошел тише, у него вспотели виски. Он скоро убедился, что это — фонари, они стоят на панели у ворот или повешены на воротах. Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было
стрелять в человека, который поравняется с фонарем.
— Для того и винтовки, чтоб
в людей
стрелять. А винтовки делают рабочие, как известно.
— А — что значат эти союзы безоружных? Доктора и адвокаты из пушек
стрелять не учились. А вот
в «Союзе русского народа» — попы, — вы это знаете? И даже — архиереи, да-с!
Но и рассказ Инокова о том, что
в него
стрелял регент, очевидно, бред. Захотелось подробно расспросить Инокова: как это было? Он пошел
в столовую, там,
в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
— Его фамилия — Бауман. Гроб с телом его стоит
в Техническом училище, и сегодня черная сотня пыталась выбросить гроб. Говорят — собралось тысячи три, но там была охрана, грузины какие-то.
Стреляли. Есть убитые.
Солдаты
стреляли не по своей охоте, а, разумеется, по команде начальства, значит, это — убийство
в состоянии самозащиты войск против свирепых гимназистов!»
—
Стрелять я — не вижу ни хрена! Меня вот
в бочку сунуть, тогда пуля бочку не пробьет.
В кухне было тихо, на улице — не
стреляли, но даже сквозь ставню доходил глухой, возбужденный говор. Усиленно стараясь подавить неприятнейшее напряжение нервов, Самгин не спеша начал одеваться. Левая рука не находила рукава пальто.
— Встань за церковь, дура, черт,
в церковь не будут
стрелять…
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали
стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой
в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
Самгин
в одной штанине бросился к постели, выхватил из ночного столика браунинг, но, бросив его на постель, надел брюки, туфли, пиджак и снова подбежал к окну; солдат, стрелявший с колена, переваливаясь с бока на бок, катился по мостовой на панель, тот, что был впереди его, — исчез, а трое все еще лежали,
стреляя.
— Что я — лезервного батальону, это разницы не составляет, все одно:
в солдата
стрелять нельзя…
— По нашей улице из пушки
стрелять неудобно, — кривая,
в дома пушка будет попадать.
— Да,
стреляют из пушки, — сказал он, проходя
в комнаты.
В столовой неприятно ныли верхние, не покрытые инеем стекла окон,
в трубе печки гудело, далеко над крышами кружились галки и вороны, мелькая, точно осенний лист.
Пушки
стреляли не часто, не торопясь и, должно быть,
в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб
стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг
в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
—
В Миусах
стреляют из пушки. Ужасно мало людей на улицах! Меня остановили тут на углу, — какие-то болваны, изругали. Мы выйдем вместе, ладно?
С утра равномерно начали
стрелять пушки. Удары казались еще более мощными, точно
в мерзлую землю вгоняли чугунной бабой с копра огромную сваю…
— Из пушек уговаривают, — вопросительно сказал он Самгину фразу, как будто уже знакомую, — сказал и подмигнул
в небо, как будто
стреляли оттуда.
— Я — усмиряю, и меня — тоже усмиряют. Стоит предо мной эдакий великолепный старичище, морда — умная, честная морда — орел! Схватил я его за бороду, наган —
в нос. «Понимаешь?», говорю. «Так точно, ваше благородие, понимаю, говорит, сам — солдат турецкой войны, крест, медали имею, на усмирение хаживал, мужиков порол,
стреляйте меня, — достоин! Только, говорит, это делу не поможет, ваше благородие, жить мужикам — невозможно, бунтовать они будут, всех не перестреляете». Н-да… Вот — морда, а?
Станиславский
в грязных лохмотьях, какой-то чудак дядя Ваня
стреляет в спину профессора — за что?
Безбедов не отвечал на его вопросы, заставив Клима пережить
в несколько минут смену разнообразных чувствований: сначала приятно было видеть Безбедова испуганным и жалким, потом показалось, что этот человек сокрушен не тем, что
стрелял, а тем, что не убил, и тут Самгин подумал, что
в этом состоянии Безбедов способен и еще на какую-нибудь безумную выходку. Чувствуя себя
в опасности, он строго, деловито начал успокаивать его.
Он слышал: террористы убили
в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания,
в Интерлакене
стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина
в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло
в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме себя и Марины.
— Напали на поезд! — прокричал
в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что все еще
стреляют. Он не был уверен
в этом, но память его непрерывно воспроизводила выстрелы, похожие на щелчки замков.
— Да, вот как, — говорила она, выходя на улицу. — Сын мелкого трактирщика, был социалистом, как и его приятель Мильеран, а
в шестом году, осенью, распорядился
стрелять по забастовщикам.
— Я к тому, что крестьянство, от скудости своей, бунтует, за это его розгами порют,
стреляют,
в тюрьмы гонят. На это — смелость есть. А выселить лишок
в Сибирь али
в Азию — не хватает смелости! Вот это — нельзя понять! Как так? Бить не жалко, а переселить — не решаются? Тут, на мой мужицкий разум, политика шалит. Балует политика-то. Как скажете?
— Который повыше — жандарм, второй — неизвестный. А забрали их — за стрельбу
в народ, — громко, приятным голосом сказал человечек и, примеряя свой шаг к шагу Самгина, добавил вразумительно: — Манера эта —
в своих людей
стрелять — теперь отменяется даже для войска.
— Не будут
стрелять, старина, не будут, — сказал человек
в перчатках и оторвал от снятой с правой руки большой палец.
Свирепо рыча, гудя,
стреляя, въезжали
в гущу толпы грузовики, привозя генералов и штатских людей, бережливо выгружали их перед лестницей, и каждый такой груз как будто понижал настроение толпы, шум становился тише, лица людей задумчивее или сердитей, усмешливее, угрюмей. Самгин ловил негромкие слова...
— Пулеметы — действуют!
В Адмиралтействе какой-то генерал организовал сопротивление. Полиция и жандармы
стреляют с крыш.