— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно
считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их писатели, их царь, газеты…
Неточные совпадения
Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал
себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким»,
считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Он
считал товарищей глупее
себя, но в то же время видел, что оба они талантливее, интереснее его. Он знал, что мудрый поп Тихон говорил о Макарове...
Обычные, многочисленные романы гимназистов с гимназистками вызывали у него только снисходительную усмешку; для
себя он
считал такой роман невозможным, будучи уверен, что юноша, который носит очки и читает серьезные книги, должен быть смешон в роли влюбленного.
Нередко казалось, что он до того засыпан чужими словами, что уже не видит
себя. Каждый человек, как бы чего-то боясь, ища в нем союзника, стремится накричать в уши ему что-то свое; все
считают его приемником своих мнений, зарывают его в песок слов. Это — угнетало, раздражало. Сегодня он был именно в таком настроении.
Клим чувствовал, что мать говорит, насилуя
себя и как бы смущаясь пред гостьей. Спивак смотрела на нее взглядом человека, который, сочувствуя, не
считает уместным выразить свое сочувствие. Через несколько минут она ушла, а мать, проводив ее, сказала снисходительно...
Самгин чувствовал
себя несколько неловко. Прейс, видимо,
считал его посвященным в дела Кутузова, а Кутузов так же думал о Прейсе. Он хотел спросить: не мешает ли товарищам, но любопытство запретило ему сделать это.
— Повезла мужа на дачу и взяла с
собою Инокова, — она его почему-то
считает талантливым, чего-то ждет от него и вообще, бог знает что!
Через месяц Клим Самгин мог думать, что театральные слова эти были заключительными словами роли, которая надоела Варваре и от которой она отказалась, чтоб играть новую роль — чуткой подруги, образцовой жены. Не впервые наблюдал он, как неузнаваемо меняются люди, эту ловкую их игру он
считал нечестной, и Варвара, утверждая его недоверие к людям, усиливала презрение к ним.
Себя он видел не способным притворяться и фальшивить, но не мог не испытывать зависти к уменью людей казаться такими, как они хотят.
Он видел, что с той поры, как появились прямолинейные юноши, подобные Властову, Усову, яснее обнаружили
себя и люди, для которых революционность «большевиков» была органически враждебна.
Себя Самгин не
считал таким же, как эти люди, но все-таки смутно подозревал нечто общее между ними и
собою. И, размышляя перед Никоновой, как перед зеркалом или над чистым листом бумаги, он говорил...
Самгин пошел одеваться, не потому, что
считал нужными санитарные пункты, но для того, чтоб уйти из дома, собраться с мыслями. Он чувствовал
себя ошеломленным, обманутым и не хотел верить в то, что слышал. Но, видимо, все-таки случилось что-то безобразное и как бы направленное лично против него.
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль,
считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но о ее вине и вообще о ней не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял
себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
— Постарел, больше, чем надо, — говорила она, растягивая слова певуче, лениво; потом, крепко стиснув руку Самгина горячими пальцами в кольцах и отодвинув его от
себя, осмотрев с головы до ног, сказала: — Ну — все же мужчина в порядке! Сколько лет не видались? Ох, уж лучше не
считать!
«Не может быть, чтоб она
считала меня причастным к террору. Это — или проявление заботы обо мне, или — опасение скомпрометировать
себя, — опасение, вызванное тем, что я сказал о Судакове. Но как спокойно приняла она убийство!» — с удивлением подумал он, чувствуя, что спокойствие Марины передалось и ему.
Снова вспомнилось, каким индюком держался Тагильский в компании Прейса. Вероятно, и тогда уже он наметил
себе путь в сенат. Грубоватый Поярков сказал ему: «
Считать — нужно, однако, не забывая, что посредством бухгалтерии революцию не сделаешь». Затем он говорил, что особенное пристрастие к цифрам обнаруживают вульгаризаторы Маркса и что Маркс не просто экономист, а основоположник научно обоснованной философии экономики.
И на вопрос — кто она? — Таисья очень оживленно рассказала: отец Агафьи был матросом военного флота, боцманом в «добровольном», затем открыл пивную и начал заниматься контрабандой. Торговал сигарами. Он вел
себя так, что матросы
считали его эсером. Кто-то донес на него, жандармы сделали обыск, нашли сигары, и оказалось, что у него большие тысячи в банке лежат. Арестовали старика.
— Дурочкой
считаете меня, да? Я ведь знаю: вы — не меньшевик. Это Иван качается, мечтает о союзе мелкой буржуазии с рабочим классом. Но если завтра снова эсеры начнут террор, так Иван будет воображать
себя террористом.
Он чувствовал
себя нехорошо, обиженный тем, что ему помешали высказать мысли, которые он
считал особенно ценными и очень своими.
Неточные совпадения
Понимая всю важность этих вопросов, издатель настоящей летописи
считает возможным ответить на них нижеследующее: история города Глупова прежде всего представляет
собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще.
Сверх того, он уже потому чувствовал
себя беззащитным перед демагогами, что последние, так сказать,
считали его своим созданием и в этом смысле действовали до крайности ловко.
Почему он молчал? потому ли, что
считал непонимание глуповцев не более как уловкой, скрывавшей за
собой упорное противодействие, или потому, что хотел сделать обывателям сюрприз, — достоверно определить нельзя.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже
счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с
себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с
себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
Издатель не
счел, однако ж,
себя вправе утаить эти подробности; напротив того, он думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще с большею ясностью укажет читателю на ту бездну, которая отделяет нас от него.