Неточные совпадения
Видел, что бойкий мальчик не любит всех взрослых
вообще, не любит их с
таким же удовольствием, как не любил учителя.
— Полезная выдумка ставится в форме вопросительной, в форме догадки: может быть, это —
так? Заранее честно допускается, что, может быть, это и не
так. Выдумки вредные всегда носят форму утверждения: это именно
так, а не иначе. Отсюда заблуждения и ошибки и…
вообще. Да.
— Ну, пусть не
так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось, что, когда брат рассказывает даже именно
так, как было, он все равно не верит в то, что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь.
Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал
таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
— Некий итальянец утверждает, что гениальность — одна из форм безумия. Возможно.
Вообще людей с преувеличенными способностями трудно признать нормальными людьми. Возьмем обжор, сладострастников и… мыслителей. Да, и мыслителей. Вполне допустимо, что чрезмерно развитый мозг есть
такое же уродство, как расширенный желудок или непомерно большой фаллос. Тогда мы увидим нечто общее между Гаргантюа, Дон-Жуаном и философом Иммануилом Кантом.
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня.
Такая сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я
вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется — это страна людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я не люблю немцев.
Он впервые испытывал чувство жалости с
такой остротой,
вообще это чувство было плохо знакомо ему.
Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги; в теплом, светло-голубом воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали легкие люди; походка их была размашиста, топот ног звучал отчетливо, они не шаркали подошвами, как петербуржцы.
Вообще здесь шума было больше, чем в Петербурге, и шум был другого тона, не
такой сыроватый и осторожный, как там.
— И все
вообще,
такой ужас! Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела? До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?
Вообще пред ним все чаще являлось нечто сновидное,
такое, чего ему не нужно было видеть. Зачем нужна глупая сцена ловли воображаемого сома, какой смысл в нелепом смехе Лютова и хромого мужика? Не нужно было видеть тягостную возню с колоколом и многое другое, что, не имея смысла, только отягощало память.
Он пролетел, сопровождаемый тысячеголосым ревом,
такой же рев и встречал его. Мчались и еще какие-то экипажи, блестели мундиры и ордена, но уже было слышно, что лошади бьют подковами, колеса катятся по камню и все
вообще опустилось на землю.
— Имею основание, — отозвался Дьякон и, гулко крякнув, поискал пальцами около уха остриженную бороду. — Не хотел рассказывать вам, но — расскажу, — обратился он к Маракуеву, сердито шагавшему по комнате. — Вы не смотрите на него, что он
такой якобы ничтожный, он — вредный, ибо хотя и слабодушен, однако — может влиять. И —
вообще… Через подобного ему… комара сын мой излишне потерпел.
—
Так вот, значит: у одних — обман зрения, у других — классовая интуиция. Ежели рабочий воспринимает учение, ядовитое для хозяина, хозяин — буде он не дурак — обязан несколько ознакомиться с этим учением. Может быть, удастся подпортить его. В Европах весьма усердно стараются подпортить, а наши юные буржуйчики тоже не глухи и не слепы. Замечаются попыточки организовать классовое самосознание, сочиняют какое-то неославянофильство, Петра Великого опрокидывают и
вообще… шевелятся.
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все
вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый
так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
Клим видел, что в ней кипит детская радость жить, и хотя эта радость казалась ему наивной, но все-таки завидно было уменье Сомовой любоваться людями, домами, картинами Третьяковской галереи, Кремлем, театрами и
вообще всем этим миром, о котором Варвара тоже с наивностью, но лукавой, рассказывала иное.
Учился он автоматически, без увлечения, уже сознавая, что сделал ошибку, избрав юридический факультет. Он не представлял себя адвокатом, произносящим речи в защиту убийц, поджигателей, мошенников. У него
вообще не было позыва к оправданию людей, которых он видел выдуманными, двуличными и
так или иначе мешавшими жить ему, человеку своеобразного духовного строя и даже как бы другой расы.
— Да ну-у? — удивился Долганов и вздохнул: — Не похоже.
Такое русское лицо и —
вообще… Марксист — он чистенький, лощеный и на все смотрит с немецкой философской колокольни, от Гегеля, который говорил: «Люди и русские», от Моммзена, возглашавшего: «Колотите славян по башкам».
Говоря, Долганов смотрел на Клима
так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей.
Вообще волосы его лежали на голове неровно, как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
Уезжая, он чувствовал себя в мелких мыслях, но находил, что эти мысли, навязанные ему извне, насильно и
вообще всегда не достойные его, на сей раз обещают сложиться в какое-то определенное решение. Но,
так как всякое решение есть самоограничение, Клим не спешил выяснить его.
Предполагая на другой же день отправиться домой, с вокзала он проехал к Варваре, не потому, что хотел видеть ее, а для того, чтоб строго внушить Сомовой: она не имеет права сажать ему на шею
таких субъектов, как Долганов, человек, несомненно, из того угла, набитого невероятным и уродливым, откуда вылезают Лютовы, Дьякона, Диомидовы и
вообще люди с вывихнутыми мозгами.
— Вот что-с, — продолжал он, прихмурив брови, — мне известно, что некоторые мои товарищи, имея дела со студенчеством, употребляют прием,
так сказать, отеческих внушений, соболезнуют, уговаривают и
вообще сентиментальничают.
— Честь имею, — сказал полковник, вздыхая. — Кстати: я еду в командировку… на несколько месяцев.
Так в случае каких-либо недоразумений или
вообще… что-нибудь понадобится вам, — меня замещает здесь ротмистр Роман Леонтович.
Так уж вы — к нему. С богом-с!
— Что ты советуешь женщинам быть няньками, кормилицами, что ли, —
вообще невероятно глупо все! И что доброта неуместна, даже — преступна, и все это, знаешь, с
таким жаром, отечески строго… бездельник!
— Объясните мне, серьезный человек, как это: вот я девушка из буржуазной семьи, живу я сытно и
вообще — не плохо, а все-таки хочу, чтоб эта неплохая жизнь полетела к черту. Почему?
С Климом он поздоровался
так, как будто вчера видел его и
вообще Клим давно уже надоел ему. Варваре поклонился церемонно и почему-то закрыв глаза. Сел к столу, подвинул Вере Петровне пустой стакан; она вопросительно взглянула в измятое лицо доктора.
Варвара указала глазами на крышу флигеля; там, над покрасневшей в лучах заката трубою, едва заметно курчавились какие-то серебряные струйки. Самгин сердился на себя за то, что не умеет отвлечь внимание в сторону от этой дурацкой трубы. И — не следовало спрашивать о матери. Он
вообще был недоволен собою, не узнавал себя и даже как бы не верил себе. Мог ли он несколько месяцев тому назад представить, что для него окажется возможным и приятным
такое чувство к Варваре, которое он испытывает сейчас?
«Варвара хорошо заметила, он над морем, как за столом, — соображал Самгин. — И, конечно, вот на
таких, как этот, как мужик, который необыкновенно грыз орехи, и грузчик Сибирской пристани, — именно на
таких рассчитывают революционеры. И
вообще — на людей, которые стали петь печальную «Дубинушку» в новом, задорном темпе».
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу,
вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью — небо, не
так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и в нем.
Такие добрые люди способны на все; они
вообще явление загадочное и едва ли нормальное.
Зачем ему эти поля, мужики и
вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых
так легко исчезает сознание внутренней свободы и права жить по своим законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями чужих мыслей?
— Я — не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право, не знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и —
вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А
так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой вопрос поднимается! Ведь не на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
Но ведь я
так понимаю, что фабричных водили в Кремль ради спокойствия и порядка, что для этого и ночные сторожа мерзнут, и воров ловят и
вообще — все!
—
Вообще выходило у него
так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас —
таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Тихонько — можно, — сказал Лютов. — Да и кто здесь знает, что
такое конституция, с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи,
вообще — черти не нашего бога, что-то вроде цезаропапизма проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал он, наклоняясь к Самгину. — Это — очень дальновидно! Попы, люди чисто русской крови, должны сказать свое слово! Пора. Они — скажут, увидишь!
«Мысли, как черные мухи», — вспомнил Самгин строчку стихов и подумал, что люди типа Кутузова и
вообще — революционеры понятнее
так называемых простых людей; от Поярковых, Усовых и прочих знаешь, чего можно ждать, а вот этот, в чесунче, может быть, член «Союза русского народа», а может быть, тоже революционер.
Затем наступили очень тяжелые дни. Мать как будто решила договорить все не сказанное ею за пятьдесят лет жизни и часами говорила, оскорбленно надувая лиловые щеки. Клим заметил, что она почти всегда садится
так, чтоб видеть свое отражение в зеркале, и
вообще ведет себя
так, как будто потеряла уверенность в реальности своей.
Всегда суетливый, он приобрел теперь какие-то неуверенные, отрывочные жесты, снял кольцо с пальца, одевался не
так щеголевато, как раньше,
вообще — прибеднился, сделал себя фигурой более демократической.
Самгин ушел к себе, разделся, лег, думая, что и в Москве, судя по письмам жены, по газетам, тоже неспокойно. Забастовки, митинги, собрания, на улицах участились драки с полицией. Здесь он все-таки притерся к жизни. Спивак относится к нему бережно, хотя и суховато. Она
вообще бережет людей и была против демонстрации, организованной Корневым и Вараксиным.
— И
вообще — решено расстреливать. Эти похороны! В самом деле, — сам подумай, — ведь не во Франции мы живем! Разве можно устраивать
такие демонстрации!
— Революционеры — это большевики, — сказал Макаров все
так же просто. — Они бьют прямо: лбом в стену. Вероятно —
так и надо, но я, кажется, не люблю их. Я помогал им, деньгами и
вообще… прятал кого-то и что-то. А ты помогал?
«Вероятно — приказчик», — соображал Самгин, разглядывая разношерстное воинство
так же, как другие обыватели — домовладельцы, фельдшер и мозольный оператор Винокуров, отставной штабс-капитан Затесов — горбоносый высокий старик, глухой инженер Дрогунов — владелец прекрасной голубиной охоты. Было странно, что на улице мало студентов и
вообще мелких людей, которые, квартируя в домиках этой улицы, лудили самовары, заливали резиновые галоши, чинили велосипеды и
вообще добывали кусок хлеба грошовым трудом.
Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две минуты двенадцатого. Приятно было ощущать на ладони вескую теплоту часов. И
вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового цвета. На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это
так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное на этом куске улицы.
— Стреляют они —
так себе.
Вообще — отряды эти охотничьи — балаган! А вот казачишки — эти бьют кого попало. Когда мы на Пресне у фабрики Шмита выступали…
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но о ее вине и
вообще о ней не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот
так же суетятся сегодня.
— Не топай, — попросила Дуняша в коридоре. — Они, конечно, повезли меня ужинать, это уж — всегда! Очень любезные, ну и
вообще… А все-таки — сволочь, — сказала она, вздохнув, входя в свою комнату и сбрасывая с себя верхнее платье. — Я ведь чувствую: для них певица, сестра милосердия, горничная — все равно прислуга.
«Ты мог бы не делать
таких глупостей, как эта поездка сюда. Ты исполняешь поручение группы людей, которые мечтают о социальной революции. Тебе
вообще никаких революций не нужно, и ты не веришь в необходимость революции социальной. Что может быть нелепее, смешнее атеиста, который ходит в церковь и причащается?»
— Нет еще. Многие — сватаются,
так как мы — дама с капиталом и не без прочих достоинств. Вот что сватаются — скушно! А
вообще — живу ничего! Читаю. Английский язык учу, хочется в Англии побывать…
У него была привычка делать заметки на полях, а он
так безжалостно думал о России, о религии… и
вообще.
— Я понимаю тебя. Жить вместе — уже нет смысла. И
вообще я не могла бы жить в провинции, я
так крепко срослась с Москвой! А теперь, когда она пережила
такую трагедию, — она еще ближе мне.
— Пороть надобно не его, а — вас, гражданин, — спокойно ответил ветеринар, не взглянув на того, кто сказал, да и ни на кого не глядя. —
Вообще доведено крестьянство до
такого ожесточения, что не удивительно будет, если возникнет у нас крестьянская война, как было в Германии.
Вообще она встретила его
так деловито, как хозяйка служащего, и в комнату за магазином не позвала.