Неточные совпадения
Лидия вывихнула ногу и одиннадцать
дней лежала в постели. Левая рука ее тоже была забинтована. Перед отъездом Игоря
толстая, задыхающаяся Туробоева, страшно выкатив глаза, привела его проститься с Лидией, влюбленные, обнявшись, плакали, заплакала и мать Игоря.
— Учу я, господин, вполне согласно с наукой и сочинениями Льва
Толстого, ничего вредного в моем поучении не содержится. Все очень просто: мир этот, наш, весь —
дело рук человеческих; руки наши — умные, а башки — глупые, от этого и горе жизни.
На этот раз слушалось
дело отцеубийцы,
толстого, черноволосого парня; защищал его знаменитый адвокат, тоже
толстый, обрюзгший.
Дальше он доказывал, что, конечно,
Толстой — прав: студенческое движение — щель, сквозь которую большие
дела не пролезут, как бы усердно ни пытались протиснуть их либералы. «Однако и юношеское буйство, и тихий ропот отцов, и умиротворяющая деятельность Зубатова, и многое другое — все это ручейки незначительные, но следует помнить, что маленькие речушки, вытекая из болот, создали Волгу, Днепр и другие весьма мощные реки. И то, что совершается в университетах, не совсем бесполезно для фабрик».
Он сел к столу, развернул пред собою
толстую папку с надписью «
Дело» и тотчас же, как только исчезла Варвара, упал, как в яму, заросшую сорной травой, в хаотическую путаницу слов.
В течение недели он приходил аккуратно, как на службу, дважды в
день — утром и вечером — и с каждым
днем становился провинциальнее. Его бесконечные недоумения раздражали Самгина, надоело его волосатое,
толстое, малоподвижное лицо и нерешительно спрашивающие, серые глаза. Клим почти обрадовался, когда он заявил, что немедленно должен ехать в Минск.
В ясные
дни выходил гулять на Невский и, наблюдая, как тасуется праздничная публика, вспоминал стихи
толстого поэта...
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой,
толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о
делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
— Какой
день, а? — говорил он;
толстые, лиловые губы его дрожали, он заглядывал в лицо Клима растерянно вспыхивающими глазами и захлебывался: — Ка-акое… великодушие! Нет, вы оцените, какое великодушие, а? Вы подумайте: Москва, вся Москва…
На другой
день, утром, он сидел в большом светлом кабинете, обставленном черной мебелью; в огромных шкафах нарядно блестело золото корешков книг, между Климом и хозяином кабинета — стол на
толстых и пузатых ножках, как ножки рояля.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на синюю обложку
толстого «
Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
А на другой
день Безбедов вызвал у Самгина странное подозрение: всю эту историю с выстрелом он рассказал как будто только для того, чтоб вызвать интерес к себе; размеры своего подвига он значительно преувеличил, — выстрелил он не в лицо голубятника, а в живот, и ни одна дробинка не пробила
толстое пальто. Спокойно поглаживая бритый подбородок и щеки, он сказал...
Образ Марины вытеснил неуклюжий, сырой человек с белым лицом в желтом цыплячьем пухе на щеках и подбородке, голубые, стеклянные глазки,
толстые губы, глупый, жадный рот. Но быстро шла отрезвляющая работа ума, направленного на привычное ему
дело защиты человека от опасностей и ненужных волнений.
На другой
день, утром, он и Тагильский подъехали к воротам тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший ночью снег, обнажал земную грязь. Тюрьма — угрюмый квадрат высоких
толстых стен из кирпича, внутри стен врос в землю давно не беленный корпус, весь в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса — четыре башни, в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.
— Очень революция, знаете, приучила к необыкновенному. Она, конечно, испугала, но учила, чтоб каждый
день приходил с необыкновенным. А теперь вот свелось к тому, что Столыпин все вешает, вешает людей и все быстро отупели. Старичок
Толстой объявил: «Не могу молчать», вышло так, что и он хотел бы молчать-то, да уж такое у него положение, что надо говорить, кричать…
— В нашей воле отойти ото зла и творить благо. Среди хаотических мыслей Льва
Толстого есть одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных
дел мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь, иди, работай на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует…
Он не слышал, что где-то в доме хлопают двери чаще или сильнее, чем всегда, и не чувствовал, что смерть
Толстого его огорчила. В этот
день утром он выступал в суде по
делу о взыскании семи тысяч трехсот рублей, и ему показалось, что иск был признан правильным только потому, что его противник защищался слабо, а судьи слушали
дело невнимательно, решили торопливо.
— Спасибо. О
Толстом я говорила уже четыре раза, не считая бесед по телефону. Дорогой Клим Иванович — в доме нет денег и довольно много мелких неоплаченных счетов. Нельзя ли поскорее получить гонорар за
дело, выигранное вами?
Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки — «последний классик» и комическая актриса, по правую — огромный
толстый поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок Иуды из Кариота. Память механически подсказала Иудино
дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в XX веке Иуда весьма часто является героем поэзии и прозы, — героем, которого объясняют и оправдывают.
Закурив папиросу, сердито барабаня пальцами по
толстому «
Делу», Клим Иванович закрыл глаза, чтобы лучше видеть стройную фигуру Таисьи, ее высокую грудь, ее спокойные, уверенные движения и хотя мало подвижное, но — красивое лицо, внимательные, вопрошающие глаза.
Неточные совпадения
— Да, я случайно слышал, — отвечал он, покраснев, — признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им
дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под
толстой шинелью?
— А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды, я и начал ткать сукна, да и сукна
толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают. Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее
девать? я начал с нее варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня всё так.
Увы!
толстые умеют лучше на этом свете обделывать
дела свои, нежели тоненькие.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою
толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на
дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
— Хотел, чтобы загрызли… Бог не попустил. Грех собаками травить! большой грех! Не бей, большак, [Так он безразлично называл всех мужчин. (Примеч. Л.Н.
Толстого.)] что бить? Бог простит…
дни не такие.