Неточные совпадения
Она стояла, прислонясь спиною к
тонкому стволу березы, и толкала его плечом, с полуголых ветвей медленно падали желтые листья, Лидия втаптывала их в землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое в быстрых движениях ее загоревшей руки.
Лицо ее тоже загорело до цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало синее платье, обшитое красной тесьмой, в ней было что-то необычное, удивительное, как в девочках цирка.
Там явился длинноволосый человек с
тонким, бледным и неподвижным
лицом, он был никак, ничем не похож на мужика, но одет по-мужицки в серый, домотканого сукна кафтан, в тяжелые, валяные сапоги по колено, в посконную синюю рубаху и такие же штаны.
Он и Елизавета Спивак запели незнакомый Климу дуэт, маленький музыкант отлично аккомпанировал. Музыка всегда успокаивала Самгина, точнее — она опустошала его, изгоняя все думы и чувствования; слушая музыку, он ощущал только ласковую грусть. Дама пела вдохновенно, небольшим, но очень выработанным сопрано, ее
лицо потеряло сходство с
лицом кошки, облагородилось печалью, стройная фигура стала еще выше и
тоньше. Кутузов пел очень красивым баритоном, легко и умело. Особенно трогательно они спели финал...
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на
тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное
лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и
тонкий седобородый старик с желтым
лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
Четыре женщины заключали шествие: толстая, с дряблым
лицом монахини; молоденькая и стройная, на
тонких ногах, и еще две шли, взяв друг друга под руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее спиной сонно переставлял тяжелые ноги курносый солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Сегодня она была особенно похожа на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое
лицо с горячим взглядом темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх,
тонкий нос и гибкая фигура в юбке цвета бордо, узкие плечи, окутанные оранжевой шалью с голубыми цветами.
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что желтое
лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а
тонкие ноги судорожно застучали пятками по стене; чесунчовый пиджак съезжал с его костлявых плеч, голова судорожно тряслась, на
лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот не очень свежим платком и объявил Климу...
Тонкие руки с кистями темных пальцев двигались округло, легко, расписанное
лицо ласково морщилось, шевелились белые усы, и за стеклами очков серенькие зрачки напоминали о жемчуге риз на иконах.
Его глаза с неподвижными зрачками взглянули в
лицо Клима вызывающе, пухлые и яркие губы покривились задорной усмешкой, он облизал их языком длинным и
тонким, точно у собаки.
На минуту
лицо ее стало еще более мягким, приятным, а затем губы сомкнулись в одну прямую черту,
тонкие и негустые брови сдвинулись,
лицо приняло выражение протестующее.
— Да, да, я так думаю! Правда? — спросила она, пытливо глядя в
лицо его, и вдруг, погрозив пальцем: — Вы — строгий! — И обратилась к нахмуренному Дмитрию: — Очень трудный язык, требует
тонкий слух: тешу, чешу, потесать — потешать, утесать — утешать. Иван очень смеялся, когда я сказала: плотник утешает дерево топором. И — как это: плотник? Это значит — тельник, — ну, да! — Она снова пошла к младшему Самгину. — Отчего вы были с ним нелюбезны?
Но — передумал и, через несколько дней, одетый алхимиком, стоял в знакомой прихожей Лютова у столика, за которым сидела, отбирая билеты, монахиня,
лицо ее было прикрыто полумаской, но по неохотной улыбке
тонких губ Самгин тотчас же узнал, кто это. У дверей в зал раскачивался Лютов в парчовом кафтане, в мурмолке и сафьяновых сапогах; держа в руке, точно зонтик, кривую саблю, он покрякивал, покашливал и, отвешивая гостям поклоны приказчика, говорил однообразно и озабоченно...
Она тотчас пришла. В сером платье без талии, очень высокая и
тонкая, в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное
лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав...
Пришел длинный и длинноволосый молодой человек с шишкой на лбу, с красным, пышным галстуком на
тонкой шее; галстук, закрывая подбородок, сокращал, а пряди темных, прямых волос уродливо суживали это странно-желтое
лицо, на котором широкий нос казался чужим. Глаза у него были небольшие, кругленькие, говоря, он сладостно мигал и улыбался снисходительно.
Закурил папиросу и стал пускать струи дыма в зеркало, сизоватый дым на секунды стирал
лицо и, кудряво расползаясь по стеклу, снова показывал мертвые кружочки очков, хрящеватый нос,
тонкие губы и острую кисточку темненькой бороды.
Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим
лицом, с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался
тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику...
Место Анфимьевны заняла тощая плоскогрудая женщина неопределенного возраста; молчаливая, как тюремный надзиратель, она двигалась деревянно, неприятно смотрела прямо в
лицо, — глаза у нее мутновато-стеклянные; когда Варвара приказывала ей что-нибудь, она, с явным усилием размыкая
тонкие, всегда плотно сжатые губы, отвечала двумя словами...
Говорила она спокойно и не как проповедница, а дружеским тоном человека, который считает себя опытнее слушателя, но не заинтересован, чтоб слушатель соглашался с ним. Черты ее красивого, но несколько тяжелого
лица стали
тоньше, отчетливее.
Дверь открыла пожилая горничная в белой наколке на голове, в накрахмаленном переднике;
лицо у нее было желтое, длинное, а губы такие
тонкие, как будто рот зашит, но когда она спросила: «Кого вам?» — оказалось, что рот у нее огромный и полон крупными зубами.
За стеклами ее очков он не видел глаз, но нашел, что
лицо ее стало более резко цыганским, кожа — цвета бумаги, выгоревшей на солнце;
тонкие, точно рисунок пером, морщинки около глаз придавали ее
лицу выражение улыбчивое и хитроватое; это не совпадало с ее жалобными словами.
В соседнем отделении голоса звучали все громче, торопливее, точно желая попасть в ритм лязгу и грохоту поезда. Самгина заинтересовал остроносый: желтоватое
лицо покрыто мелкими морщинами, точно сеткой
тонких ниток, — очень подвижное
лицо, то — желчное и насмешливое, то — угрюмое. Рот — кривой, сухие губы приоткрыты справа, точно в них торчит невидимая папироса. Из костлявых глазниц, из-под темных бровей нелюдимо поблескивают синеватые глаза.
Марина посмотрела на него, улыбаясь, хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов — в дворянском мундире и брюках, в туфлях на босых ногах, — ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он казался менее нелепым — осанистым, серьезным; Турчанинов, в поддевке и резиновых галошах, стал ниже ростом,
тоньше,
лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он говорил, не очень уверенно...
Особенно бесцеремонно шумели за большим столом у стены, налево от него, — там сидело семеро, и один из них, высокий,
тонкий, с маленькой головой, с реденькими усами на красном
лице, тенористо и задорно врезывал в густой гул саркастические фразы...
Он схватил Самгина за руку, быстро свел его с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в
лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал
тоньше, длиннее, белое
лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое
лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
Пред глазами плавало серое
лицо, с кривенькой усмешкой
тонких, темных губ, указательный палец, касавшийся пола.
Его особенно удивляла легкость движений толстяка, легкость его речи. Он даже попытался вспомнить: изображен в русской литературе такой жизнерадостный и комический тип? А Бердников, как-то особенно искусно смазывая редиску маслом, поглощая ее, помахивая пред
лицом салфеткой, распевал
тонким голоском...
Он нехорошо возбуждался. У него тряслись плечи, он совал голову вперед, желтоватое рыхлое
лицо его снова окаменело, глаза ослепленно мигали, губы, вспухнув, шевелились, красные, неприятно влажные.
Тонкий голос взвизгивал, прерывался, в словах кипело бешенство. Самгин, чувствуя себя отвратительно, даже опустил голову, чтоб не видеть пред собою противную дрожь этого жидкого тела.
Он казался ‹выше› ростом, ‹
тоньше›, красное
лицо его как будто выцвело, побурело, глаза открылись шире, говорил он сдерживая свой звонкий, едкий голос, ленивее, более тускло.
— Акулька, — нормальным голосом, очень звонко произнес Тагильский.
Тонкий мастер внешних наблюдений, Самгин отметил, что его улыбка так тяжела, как будто мускулы
лица сопротивляются ей. И она совершенно закрывает маленькие глазки Тагильского.
К столу за пальмой сел, спиной к Самгину, Дронов, а
лицом — кудластый, рыжебородый, длиннорукий человек с
тонким голосом.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом
лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и
тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.