Неточные совпадения
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял,
умирая без солнца, большой вяз,
у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда
у меня вырастут груди, как
у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а то будут все одни и те же люди, а потом они
умрут и уж никого не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Но мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было
у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать работала на фабрике спичек и
умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
— Вот уж почти два года ни о чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие
у нее груди и что вот поцеловать бы ее да и
умереть.
— Странный, не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался старой девой, сестрой учителя истории, потом она
умерла, учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял в ученики себе резчик по дереву, работавший иконостасы. Проработав
у него пять лет, Диомидов перешел к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и живет.
— На днях купец,
у которого я урок даю, сказал: «Хочется блинов поесть, а знакомые не
умирают». Спрашиваю: «Зачем же нужно вам, чтоб они
умирали?» — «А блин, говорит, особенно хорош на поминках». Вероятно, теперь он поест блинов…
— А
у нас, во флигеле,
умирает человек.
— К ночи должен
умереть, — сказал он. — Случай — любопытнейшей живучести. Легких
у него — нет, а так, слякоть. Противозаконно дышит.
— Он еще есть, — поправил доктор, размешивая сахар в стакане. — Он — есть, да! Нас, докторов, не удивишь, но этот
умирает… корректно, так сказать. Как будто собирается переехать на другую квартиру и — только.
У него — должны бы мозговые явления начаться, а он — ничего, рассуждает, как… как не надо.
Толчки ветра и людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь, поправляя юбку, она сбивалась с ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти в ногу с ним, снова путалась в юбке. Клим находил, что Спивак идет деревянно, как солдат, и слишком высоко держит голову, точно она гордится тем, что
у нее
умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не склоняя голову, но она шла лучше.
— Да, да, — совсем с ума сошел. Живет, из милости, на Земляном валу,
у скорняка. Ночами ходит по улицам, бормочет: «
Умри, душа моя, с филистимлянами!» Самсоном изображает себя. Ну, прощайте, некогда мне, на беседу приглашен, прощайте!
У дома, где жил и
умер Пушкин, стоял старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», — сивобородый старик в женской ватной кофте, на голове
у него трепаная шапка, он держал в руке обломок кирпича.
— Лидию кадеты до того напугали, что она даже лес хотела продать, а вчера уже советовалась со мной, не купить ли ей Отрадное Турчаниновых? Скучно даме. Отрадное — хорошая усадьба!
У меня — закладная на нее… Старик Турчанинов
умер в Ницце, наследник его где-то заблудился… — Вздохнула и, замолчав, поджала губы так, точно собиралась свистнуть. Потом, утверждая какое-то решение, сказала...
— Как везде,
у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она — от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы. Богатая. Муж — американец, пароходы
у него. Да, — вот тебе и Фимочка!
Умирала,
умирала и вдруг — разбогатела…
«Плох. Может
умереть в вагоне по дороге в Россию. Немцы зароют его в землю, аккуратно отправят документы русскому консулу, консул пошлет их на родину Долганова, а — там
у него никого нет. Ни души».
«Она любила серебро, — вспомнил он. — Если она
умрет,
у меня не хватит денег похоронить ее».
— Ба, — сказал Дронов. — Ничего чрезвычайного — нет. Человек
умер. Сегодня в этом городе, наверное, сотни людей
умрут, в России — сотни тысяч, в мире — миллионы. И — никому, никого не жалко… Ты лучше спроси-ка
у смотрителя водки, — предложил он.
— Это — верно, верно! Болезни растут, да, да!
У нас в министерстве финансов — за истекший год
умерло…
Масса детей
у них, дети
умирают, холодно, и кушать нечего!