По утрам, через час после того, как уходила жена, из флигеля шел к воротам Спивак, шел нерешительно, точно ребенок, только что постигший искусство
ходить по земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор к шее и говорил всегда что-нибудь о музыке.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат
ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Неточные совпадения
Нередко вечерами, устав от игры, она становилась тихонькой и, широко раскрыв ласковые глаза,
ходила по двору,
по саду, осторожно щупая
землю пружинными ногами и как бы ища нечто потерянное.
Он всячески старался мешать играющим, нарочито медленно
ходил по двору, глядя в
землю.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато,
ходили люди в рубахах без поясов, с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком
по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
— Нужно знать,
по возможности, все, но лучше — не увлекаться ничем. «Все приходит и все
проходит, а
земля остается вовеки». Хотя и о
земле неверно.
И
по земле свободно
ходить тоже только воля научит.
— Зачем? Нам
по чужим
землям ходить не к чему,
по своей еле ползаем…
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на
земле, нищими
по золоту
ходят, лень им золото поднять…
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя
земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек,
по земле ходят, она их за ноги держит, от своей
земли не уйдешь.
Представлялось ему и молодое поколение, долженствовавшее увековечить фамилью Чичиковых: резвунчик мальчишка и красавица дочка, или даже два мальчугана, две и даже три девчонки, чтобы было всем известно, что он действительно жил и существовал, а не то что
прошел по земле какой-нибудь тенью или призраком, — чтобы не было стыдно и перед отечеством.
А может,
ходит по земле, считая ее сокровища, как ходила «князь-барыня» Енгалычева вместе с божией матерью, и богородица уговаривает мать мою, как уговаривала «князь-барыню»:
С нырка начинаются утиные породы, которые почти лишены способности
ходить по земле: лапы их так устроены, что ими ловко только плавать, то есть гресть, как веслами; они посажены очень близко к хвосту и торчат в заду.
Неточные совпадения
Василий указал на метку ногой, и Левин пошел, как умел, высевать
землю с семенами.
Ходить было трудно, как
по болоту, и Левин,
пройдя леху, запотел и, остановившись, отдал севалку.
Прошли снега и реки, — работы так вдруг и закипят: там погрузки на суда, здесь расчистка дерев
по лесам, пересадка дерев
по садам, и пошли взрывать повсюду
землю.
Я жил тогда в Одессе пыльной… // Там долго ясны небеса, // Там хлопотливо торг обильный // Свои подъемлет паруса; // Там всё Европой дышит, веет, // Всё блещет югом и пестреет // Разнообразностью живой. // Язык Италии златой // Звучит
по улице веселой, // Где
ходит гордый славянин, // Француз, испанец, армянин, // И грек, и молдаван тяжелый, // И сын египетской
земли, // Корсар в отставке, Морали.
Все были хожалые, езжалые:
ходили по анатольским берегам,
по крымским солончакам и степям,
по всем речкам большим и малым, которые впадали в Днепр,
по всем заходам [Заход — залив.] и днепровским островам; бывали в молдавской, волошской, в турецкой
земле; изъездили всё Черное море двухрульными козацкими челнами; нападали в пятьдесят челнов в ряд на богатейшие и превысокие корабли, перетопили немало турецких галер и много-много выстреляли пороху на своем веку.
Долго еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно. А когда
сошли и воротились
по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звездах, что половины телег уже не было на месте, что многих, многих нет, невесело стало у всякого на сердце, и все задумались против воли, утупивши в
землю гульливые свои головы.