Неточные совпадения
Была
у Дмитрия толстая тетрадь в черной клеенчатой обложке, он записывал в нее или наклеивал вырезанные из газет забавные ненужности, остроты, коротенькие стишки и
читал девочкам, тоже как-то недоверчиво, нерешительно...
Обычные, многочисленные романы гимназистов с гимназистками вызывали
у него только снисходительную усмешку; для себя он считал такой роман невозможным, будучи уверен, что юноша, который носит очки и
читает серьезные книги, должен быть смешон в роли влюбленного.
Он так пламенно и красноречиво расхваливал ее, что Клим взял
у него эту толстенькую книжку, внимательно
прочитал, но не нашел в ней ничего достойного восхищения.
Она не плохо, певуче, но как-то чрезмерно сладостно
читала стихи Фета, Фофанова, мечтательно пела цыганские романсы, но романсы
у нее звучали обездушенно, слова стихов безжизненно, нечетко, смятые ее бархатным голосом. Клим был уверен, что она не понимает значения слов, медленно выпеваемых ею.
Он видел, что Макаров и Лидия резко расходятся в оценке Алины. Лидия относилась к ней заботливо, даже с нежностью, чувством, которого Клим раньше не замечал
у Лидии. Макаров не очень зло, но упрямо высмеивал Алину. Лидия ссорилась с ним. Сомова, бегавшая по урокам, мирила их,
читая длинные, интересные письма своего друга Инокова, который, оставив службу на телеграфе, уехал с артелью сергачских рыболовов на Каспий.
— Я —
читала, — не сразу отозвалась девушка. — Но, видите ли: слишком обнаженные слова не доходят до моей души. Помните
у Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Для меня Метерлинк более философ, чем этот грубый и злой немец. Пропетое слово глубже, значительней сказанного. Согласитесь, что только величайшее искусство — музыка — способна коснуться глубин души.
—
Прочитайте! Кстати —
у вас и фамилия та же, что
у полководца, которым командовала армия.
Глядя, как покачивается тонкая фигура Лидии, окутанная батистом жемчужного цвета, он недоумевал, не ощущая ничего похожего на те чувствования, о которых
читал у художников слова.
— Не надо о покойниках, — попросил Лютов. И, глядя в окно, сказал: — Я вчера во сне Одиссея видел, каким он изображен на виньетке к первому изданию «Илиады» Гнедича; распахал Одиссей песок и засевает его солью.
У меня, Самгин, отец — солдат, под Севастополем воевал, во французов влюблен, «Илиаду»
читает, похваливает: вот как в старину благородно воевали! Да…
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров сидел
у стола с газетой в руке и
читал, прихлебывая крепкий чай.
— Ловко сказано, — похвалил Поярков. — Хорошо
у нас говорят, а живут плохо. Недавно я
прочитал у Татьяны Пассек: «Мир праху усопших, которые не сделали в жизни ничего, ни хорошего, ни дурного». Как это вам нравится?
— Разве ты со зла советовал мне
читать «Гигиену брака»? Но я не
читала эту книгу, в ней ведь, наверное, не объяснено, почему именно я нужна тебе для твоей любви? Это — глупый вопрос?
У меня есть другие, глупее этого. Вероятно, ты прав: я — дегенератка, декадентка и не гожусь для здорового, уравновешенного человека. Мне казалось, что я найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я не знаю, чего ждала от тебя.
Изнеженные персы с раскрашенными бородами стояли
у клумбы цветов, высокий старик с оранжевой бородой и пурпурными ногтями, указывая на цветы длинным пальцем холеной руки, мерно, как бы
читая стихи, говорил что-то почтительно окружавшей его свите.
Вечером, когда стемнело, он пошел во флигель, застал Елизавету Львовну
у стола с шитьем в руках и
прочитал ей стихи. Выслушав, не поднимая головы, Спивак спросила...
— Давно не слыхал хорошей музыки.
У Туробоева поиграем, попоем. Комическое учреждение это поместье Туробоева. Мужики изгрызли его, точно крысы. Вы, Самгин, рыбу удить любите? Вы
прочитайте Аксакова «Об уженье рыбы» — заразитесь! Удивительная книга, так, знаете, написана — Брем позавидовал бы!
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув шляпу в колени себе, провел ладонью по лицу. — Ну вот, я так и думал, что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы не стали бы
читать. Стихи
у вас?
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую
у окна; женщина
читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался человеку. Лес, знаешь. Стоят обугленные сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют, черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с ним, Туробоевым, тоже самцы, а петь нам — некому. Жил я
у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел он мне пуще овода. Жене его под сорок, Мопассанов
читает и мучается какими-то спазмами в животе.
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что в дворянском отделении устроен для мужчин душ профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», —
читал он, когда в дверь постучали и на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал
у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился в усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
Читать было трудно: Клим прижимал очки так, что было больно переносью,
у него дрожала рука, а отнять руку от очков он не догадывался. Перечеркнутые, измазанные строки ползали по бумаге, волнообразно изгибались, разрывая связи слов.
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он
читал в пошлом «Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную дома свиданий в краже
у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра играла роль не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
Клим напомнил ей обед
у Лютова в день приезда царя, ресторан, где она
читала письмо.
—
У людей — Твен, а
у нас — Чехов. Недавно мне рекомендовали:
прочитайте «Унтера Пришибеева» — очень смешно.
Читаю — вовсе не смешно, а очень грустно. И нельзя понять: как же относится автор к человеку, которого осмеивают за то, что он любит порядок? Давайте-ко, выпьем еще.
— Только? — спросил он, приняв из рук Самгина письмо и маленький пакет книг; взвесил пакет на ладони, положил его на пол, ногою задвинул под диван и стал
читать письмо, держа его близко пред лицом
у правого глаза, а
прочитав, сказал...
После истории с Никоновой Самгин смотрел на Гогина как на человека, который увел
у него жену, но
читать охотно согласился.
— Вот — соседи мои и знакомые не говорят мне, что я не так живу, а дети, наверное, сказали бы. Ты слышишь, как в наши дни дети-то кричат отцам — не так, все — не так! А как марксисты народников зачеркивали? Ну — это политика! А декаденты? Это уж — быт, декаденты-то! Они уж отцам кричат: не в таких домах живете, не на тех стульях сидите, книги
читаете не те! И заметно, что
у родителей-атеистов дети — церковники…
Это было хорошо, потому что от неудобной позы
у Самгина болели мускулы. Подождав, когда щелкнул замок ее комнаты, он перешел на постель, с наслаждением вытянулся, зажег свечу, взглянул на часы, — было уже около полуночи. На ночном столике лежал маленький кожаный портфель, из него торчала бумажка, — Самгин машинально взял ее и
прочитал написанное круглым и крупным детским почерком...
Рядом с ним,
у окна,
читает сатирический журнал маленький человечек, розовощекий, курносый, с круглыми и очень голубыми глазками, размером в пуговицу жилета.
— Да, мутновато!
Читают и слушают пророков, которые пострашнее. Чешутся. Души почесывают.
У многих душа живет под мышками. — И, усмехнувшись, она цинично добавила, толкнув Клима локтем...
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом в углу приемной,
у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения
читать книги и, получив его, тихо сказал...
— Мне тюремный священник посоветовал. Я, будучи арестантом, прислуживал ему в тюремной церкви, понравился, он и говорит: «Если — оправдают, иди в монахи». Оправдали. Он и схлопотал. Игумен — дядя родной ему. Пьяный человек, а — справедливый. Светские книги любил
читать — Шехерезады сказки, «Приключения Жиль Блаза», «Декамерон». Я
у него семнадцать месяцев келейником был.
— Пророками — и надолго! — будут двое: Леонид Андреев и Сологуб, а за ними пойдут и другие, вот увидишь! Андреев — писатель, небывалый
у нас по смелости, а что он грубоват — это не беда! От этого он только понятнее для всех. Ты, Клим Иванович, напрасно морщишься, — Андреев очень самобытен и силен. Разумеется, попроще Достоевского в мыслях, но, может быть, это потому, что он — цельнее.
Читать его всегда очень любопытно, хотя заранее знаешь, что он скажет еще одно — нет! — Усмехаясь, она подмигнула...
— Почему — не могу? — спросила она, усмехаясь. — Какие
у тебя основания утверждать, что — не могу? Разве ты знаешь, что прочитано, что выдумано мною? А кроме того:
прочитать — еще не значит поверить и принять…
— Собирались в доме ювелира Марковича,
у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь и в темноте
читали… бесстыдные стихи, при огне их нельзя было бы
читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
Чтение художественной литературы было его насущной потребностью, равной привычке курить табак. Книги обогащали его лексикон, он умел ценить ловкость и звучность словосочетаний, любовался разнообразием словесных одежд одной и той же мысли
у разных авторов, и особенно ему нравилось находить общее в людях, казалось бы, несоединимых.
Читая кошачье мурлыканье Леонида Андреева, которое почти всегда переходило в тоскливый волчий вой, Самгин с удовольствием вспоминал басовитую воркотню Гончарова...
—
Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой церкви, — тихо и как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик,
у меня нет доверия к словам. Помните — Томилин учил нас: познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым, вроде меня, кто воспринимает жизнь эмоционально.
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее — знаю. Да. Лечу. Вот — написал работу: «Социальные причины истерии
у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек
прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
Купив
у букиниста набережной Сены старую солидную книгу «Париж» Максима дю Кан, приятеля Флобера, по утрам
читал ее и затем отправлялся осматривать «старый Париж».
—
У меня года два, до весны текущего, тоже была эдакая, кругленькая, веселая, мещаночка из Пскова. Жена установила с нею даже эдакие фамильярные отношения, давала ей книги
читать и… вообще занималась «интеллектуальным развитием примитивной натуры», как она объяснила мне. Жена
у меня была человечек наивный.
«Проси
у бога прощения за то, что поднял руку на меня, богоданную тебе мать!» Молиться я должен был вслух, но я начал
читать непотребные стихи.
— «Поликушку»
читала, «Сказку о трех братьях», «Много ли человеку земли надо» —
читала.
У нас, на черной лестнице, вчера
читали.
— Налить еще чаю? — спрашивала Елена, она сидела обычно с книжкой в руке, не вмешиваясь в лирические речи мужа, быстро перелистывая страницы, двигая бровями.
Читала она французские романы, сборники «Шиповника», «Фиорды», восхищалась скандинавской литературой. Клим Иванович Самгин не заметил, как
у него с нею образовались отношения легкой дружбы, которая, не налагая никаких неприятных обязательств, не угрожала принять характер отношений более интимных и ответственных.
Так как она любила
читать и уже много
читала,
у нее была возможность сравнивать живых с умершими и настоящих с выдуманными.
Тут Самгин вспомнил, что
у него есть хороший предлог спрятаться от хозяина, и сказал ему, что до приезда уполномоченных он должен кое-что
прочитать в деле.