Неточные совпадения
— Надо, чтоб
ты очень
любил меня.
— Это — глупо, милый. Это глупо, — повторила она и задумалась, гладя его щеку легкой, душистой рукой. Клим замолчал, ожидая, что она скажет: «
Я люблю тебя», — но она не успела сделать этого, пришел Варавка, держа себя за бороду, сел на постель, шутливо говоря...
— Люба Сомова, курносая дурочка,
я ее не
люблю, то есть она
мне не нравится, а все-таки
я себя чувствую зависимым от нее.
Ты знаешь, девицы весьма благосклонны ко
мне, но…
—
Я хочу, чтоб
ты любила меня.
—
Ты матери не говорил об этом? Нет? И не говори, прошу. Они и без этого не очень
любят друг друга.
Я — пошел.
— Ведь
я — нравлюсь
тебе?
Ты меня немножко
любишь?
—
Ты, конечно, считаешь это все предрассудком, а
я люблю поэзию предрассудков. Кто-то сказал: «Предрассудки — обломки старых истин». Это очень умно.
Я верю, что старые истины воскреснут еще более прекрасными.
—
Я — знаю,
ты не очень… не так уж сильно
любил меня, да! Знаю. Но
я бесконечно, вся благодарю
тебя за эти часы вдвоем…
—
Я его мало знаю. И не
люблю. Когда
меня выгнали из гимназии,
я думал, что это по милости Дронова, он донес на
меня. Даже спросил недавно: «
Ты донес?» — «Нет», — говорит. — «Ну, ладно. Не
ты, так — не
ты.
Я спрашивал из любопытства».
— Оставь этот тон. Почему бы
тебе не порадоваться, что нравишься? Ведь
ты любишь нравиться,
я знаю…
— И все вообще, такой ужас!
Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка.
Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не
любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела? До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга.
Я хочу жить, Клим, но
я не знаю — как?
—
Ты это знаешь? Испытал? Нет. И — не будет ясно. Не будет.
Я знаю, что нужно
любить, но
я уверена — это
мне не удастся.
— Вот что, Клим: Алина не глупее
меня.
Я не играю никакой роли в ее романе. Лютова
я люблю. Туробоев нравится
мне. И, наконец,
я не желаю, чтоб мое отношение к людям корректировалось
тобою или кем-нибудь другим.
— Не надо лгать друг другу, — слышал Самгин. — Лгут для того, чтоб удобнее жить, а
я не ищу удобств, пойми это!
Я не знаю, чего хочу. Может быть —
ты прав: во
мне есть что-то старое, от этого
я и не
люблю ничего и все кажется
мне неверным, не таким, как надо.
— Кроме того,
я беседовала с
тобою, когда, уходя от
тебя, оставалась одна.
Я — честно говорила и за
тебя… честнее, чем
ты сам мог бы сказать. Да, поверь
мне!
Ты ведь не очень… храбр. Поэтому
ты и сказал, что «
любить надо молча». А
я хочу говорить, кричать, хочу понять.
Ты советовал
мне читать «Учебник акушерства»…
—
Мне кажется, что все, что
я уже знаю, — не нужно знать. Но все-таки
я попробую учиться, — слышал он задумчивые слова. — Не в Москве, суетливой, а, может быть, в Петербурге. А в Париж нужно ехать, потому что там Алина и ей — плохо.
Ты ведь знаешь, что
я люблю ее…
—
Я, брат, не
люблю тебя, нет! Интересный
ты, а — не сим-па-ти-чен. И даже, может быть,
ты больше выродок, чем
я.
«
Ты, наверное, из тех, кого называют «чувственными», которые забавляются, а не
любят, хотя
я не знаю, что значит
любить».
И не помню, чтоб
я говорила
тебе, что
люблю.
— Нет… Но
я — устала. Родной мой, все ничтожно, если
ты меня любишь. А
я теперь знаю —
любишь, да?
— Нет,
я не
люблю мышления пословицами. Не
люблю.
Ты послушай когда-нибудь, как повар беседует с Митрофановым.
— Ах, Клим, не
люблю я, когда
ты говоришь о политике. Пойдем к
тебе, здесь будут убирать.
— Все мужчины и женщины, идеалисты и материалисты, хотят
любить, — закончила Варвара нетерпеливо и уже своими словами, поднялась и села, швырнув недокуренную папиросу на пол. — Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как
ты знаешь. И — не сердись! — для этого
я пожертвовала ребенком…
«Прощай, конечно, мы никогда больше не увидимся.
Я не такая подлая, как
тебе расскажут,
я очень несчастная. Думаю, что и
ты тоже» — какие-то слова густо зачеркнуты — «такой же. Если только можешь, брось все это. Нельзя всю жизнь прятаться, видишь. Брось, откажись,
я говорю потому, что
люблю, жалею
тебя».
— Революционеры — это большевики, — сказал Макаров все так же просто. — Они бьют прямо: лбом в стену. Вероятно — так и надо, но
я, кажется, не
люблю их.
Я помогал им, деньгами и вообще… прятал кого-то и что-то. А
ты помогал?
— Ну, что уж… Вот, Варюша-то…
Я ее как дочь
люблю, монахини на бога не работают, как
я на нее, а она
меня за худые простыни воровкой сочла. Кричит, ногами топала, там — у черной сотни, у быка этого. Каково
мне? Простыни-то для раненых. Прислуга бастовала, а
я — работала, милый! Думаешь — не стыдно было
мне? Опять же и
ты, —
ты вот здесь, тут — смерти ходят, а она ушла, да-а!
—
Я ее — не
люблю, но, знаешь, — тянет
меня к ней, как с холода в тепло или — в тень, когда жарко. Странно, не правда ли? В ней есть что-то мужское,
тебе не кажется?
—
Я люблю тебя за то, что
ты все знаешь, но молчишь.
— Отец мой несчастливо в карты играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает маме разбавлять молоко водой, — у нас было две коровы. Мама продавала молоко, она была честная, ее все
любили, верили ей. Если б
ты знал, как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять. Ну, вот, и
мне тоже стыдно, когда
я плохо пою, — понял?
— Нет — глупо! Он — пустой. В нем все — законы, все — из книжек, а в сердце — ничего, совершенно пустое сердце! Нет, подожди! — вскричала она, не давая Самгину говорить. — Он — скупой, как нищий. Он никого не
любит, ни людей, ни собак, ни кошек, только телячьи мозги. А
я живу так: есть у
тебя что-нибудь для радости? Отдай, поделись!
Я хочу жить для радости…
Я знаю, что это — умею!
— Ради ее именно
я решила жить здесь, — этим все сказано! — торжественно ответила Лидия. — Она и нашла
мне этот дом, — уютный, не правда ли? И всю обстановку, все такое солидное, спокойное.
Я не выношу новых вещей, — они, по ночам, трещат.
Я люблю тишину. Помнишь Диомидова? «Человек приближается к себе самому только в совершенной тишине».
Ты ничего не знаешь о Диомидове?
— Не
люблю я это капище Мамоново. Поедем к
тебе,
я там прочитаю оттиски, их надо вернуть.
— Вот как мы! — усмехнулся Дронов. —
Мне, чудак, и тысячи — много, это
я по дружбе хватил — тысячу. Значит — получим деньги и — домой?
Я соскучился по Тоське.
Ты попроси ее квартиру
тебе найти и устроить, она
любит гнезда вить. Неудачно вьет.
— Можешь представить —
мне было скучно без
тебя! Да, да.
Ты у
меня такой солененький… кисленький, освежающий, — говорила она, целуя его. — Притерпелся ко всем человечьим глупостям и очень умеешь не мешать, а
я так не
люблю, когда
мне мешают.
— Нервничают, — сказал Дронов, вздыхая. — А Бердников — видишь? — спокоен. Нужно четыре миллиона сапогов, а кожа в его руке.
Я таких ненавижу, но — уважаю. А таких, как
ты, —
люблю, но — не уважаю. Как женщин.
Ты не обижайся,
я и себя не уважаю.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень
люблю палевое.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у
меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Я не
люблю церемонии. Напротив,
я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз
меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который
мне очень знаком, говорит
мне: «Ну, братец, мы
тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Так как
я знаю, что за
тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что
ты человек умный и не
любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую
тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли,
ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато, скажу не хвастая, //
Любил меня мужик!