Неточные совпадения
Когда старик поднимает голову — на страницы тетради ложится тёмное, круглое пятно, он гладит его пухлой ладонью отёкшей руки и, прислушиваясь к неровному биению усталого сердца, прищуренными
глазами смотрит на белые изразцы печи в ногах кровати и на
большой, во всю стену, шкаф, тесно набитый чёрными книгами.
Отец — человек высокий, тучный, с
большой рыжей и круглой, как на образе Максима Грека, бородою, с красным носом. Его серые
глаза смотрели неласково и насмешливо, а толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Он двигался тяжело, дышал шумно и часто ревел на стряпуху и рабочих страшным, сиплым голосом. Матвей долго боялся отца, но однажды как-то сразу и неожиданно полюбил его.
Тонкий, как тростинка, он в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких плечах и гибкой шее
большую широколобую голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос. Под левым
глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их пальцами левой руки, оттягивая веко книзу, это делало один
глаз больше другого.
Глаза его запали глубоко под лоб и светились из тёмных ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
Необычный шум за столом, нескромные шутки мужиков, бесстыдные взгляды огородниц и
больше всего выкатившиеся
глаза Савки — всё это наполнило юношу тёмным гневом; он угрюмо бросил ложку и сказал...
Из-под шали, приспущенной на лоб и закрывавшей подбородок, сердито смотрели круглые совиные
глаза и неподвижно торчал
большой, словно железный, нос.
Матвею нравилось сидеть в кухне за
большим, чисто выскобленным столом; на одном конце стола Ключарев с татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на другом солдат раскладывал свою книгу, новые
большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных
глазах её появилась добрая забота о чём-то.
Сначала Ключарев, видимо, стеснялся Матвея, вставал, сопел и, отводя в сторону
большие, тяжёлые
глаза, глубоким басом ворчал...
— Да-а? — вопросительно протянула она, и ему показалось, что
глаза её стали
больше. — Интересно! Вы не дадите мне прочесть ваши записки?
У Матвея кружилась голова, замирало сердце, перед
глазами мелькали разноцветные пятна, — медленно, точно поднимая
большую тяжесть, он встал и проговорил тихо...
Был там ещё человек, тонкий и длинный, как жердь, носик пуговкой и весело вздёрнут, усы пушистые,
глаза ясные, лоб
большой, а лицо маленькое и не подходящее ему.
Щека у него вздрагивает, тонкие волосёнки дымом вокруг головы,
глаза серые,
большие и глядят чаще всего в потолок, а по костям лица гуляет улыбочка, и он её словно стереть хочет, то и дело проводя по щекам сухонькими руками.
Вдоль
большого лба лежали глубокие морщины, красные в глубине, они были похожи на царапины, весь череп его,
большой, гладко вытертый сверху, лохматый снизу и боков, заставлял думать, что человек этот несокрушимо упрям, но маленькие бойкие
глаза блестели мягко, весело и несогласно с мыслью об упрямстве.
Он был похож на
большой инструмент, которым долго работали, широкий, плотный, с лицом точно стёртым, маленькими, слинявшими
глазами и какой-то подержанной головой, он двигался развинченно, неверно, в груди у него хрипело, и часто его схватывал кашель.
И тёмные
глаза Комаровского тоже нередко слепо останавливались на лице и фигуре женщины, — в эти секунды они казались
большими, а белков у них как будто не было.
Он усиленно старался говорить как можно мягче и безобиднее, но видел, что Галатская фыркает и хотя все опять конфузятся, но уже как-то иначе, лица у всех хмурые и сухие, лицо же Марка Васильевича становилось старообразно, непроницаемо,
глаза он прятал и курил
больше, чем всегда.
— Обязательно — вредный! — шептал Тиунов, и
глаз его разгорался зелёным огнём. — Вы послушайте моё соображение, это не сразу выдумано, а сквозь очень
большую скорбь прокалено в душе.
Он прикрыл свой пламенный
глаз, и из-под ресниц тяжело выкатилась
большая слеза. Это очень тронуло Кожемякина, он вспомнил точёное лицо старца Иоанна и подумал...
А Фока нарядился в красную рубаху, чёрные штаны, подпоясался под брюхо монастырским пояском и стал похож на сельского целовальника. Он тоже как будто ждал чего-то: встанет среди двора, широко расставив ноги, сунув
большие пальцы за пояс, выпучит каменные
глаза и долго смотрит в ворота.
Говорил он немного, отрывисто, но слушал внимательно, наставив на голос
большое, тяжёлое ухо, причём
глаза его суживались ещё более и смотрели в сторону.
Кожемякина охватило незнакомое, никогда не испытанное, острое ощущение притока неведомой силы, вдруг одарившей его мысли ясностью и простотой. Никогда раньше он не чувствовал так определённо своё отчуждение, одиночество среди людей, и это толкнуло его к ним неодолимым порывом, он отклонился на спинку стула, уставил
глаза в
большое лицо Смагина и заговорил как мог внушительно и спокойно...
Но скоро он заметил, что между этими людьми не всё в ладу: пили чай, весело балагуря про разные разности, а Никон нет-нет да и собьётся с весёлого лада:
глаза вдруг потемнеют, отуманятся, меж бровей ляжет ижицей глубокая складка, и, разведя ощипанные, но густые светлые усы
большим и указательным пальцем, точно очистив путь слову, он скажет в кулак себе что-нибудь неожиданное и как будто — злое.
Никон Маклаков стал посещать его всё реже, иногда не приходил по неделе, по две. Кожемякин узнал, что он начал много пить, и с каждой встречей было заметно, что Никон быстро стареет: взлизы на висках поднимались всё выше, ссекая кудри, морщины около
глаз углублялись, и весёлость его, становясь всё более шумной, казалась всё
больше нарочитой.
Виктора Ревякина Машенька отвезла в лечебницу в Воргород и воротилась оттуда похудев, сумрачная,
глаза её стали темнее и
больше, а губы точно высохли и крепко сжались. Стала молчаливее, но беспокойнее, и даже в походке её замечалось нерешительное, осторожное, точно она по тонкой жёрдочке шла.
Он всё
больше привлекал Кожемякина к себе, возбуждая в нём приятное, отеческое чувство своей живостью, ясным взглядом прозрачных
глаз, интересом ко всему в жизни и стремлением бесшумно делать разные дела, вовлекая в них как можно
больше людей.
— Знаете-с, как начнёшь думать обо всём хоть немножко — сейчас выдвигаются везде углы, иглы, и — решительно ничего нельзя делать. И, может быть-с, самое разумное закрыть
глаза, а закрыв их, так и валять по своим намерениям без стеснения, уж там после будьте любезны разберите — почему не «отроча» и прочее, — да-с! А ежели иначе, то — грязь, дикость и
больше ничего. А ведь сказано: «Всяко убо древо не творяще плода посекается и во огнь вметается» — опять геенна!
— Позвольте! — отстранил её доктор, снова вынув часы, и сложил губы так, точно собирался засвистать. Лицо у него было жёлтое, с тонкими тёмными усиками под
большим, с горбиной, носом,
глаза зеленоватые, а бритые щёки и подбородок — синие; его чёрная, гладкая и круглая голова казалась зловещей и безжалостной.