Неточные совпадения
Когда она
напевала эту песнь — её чёрные,
добрые глазки блестели мелкими, как жемчужинки на ризе иконы, слезами.
— Только ты не думай, что все они злые, ой, нет, нет! Они и
добрые тоже, добрых-то их ещё больше
будет! Ты помни — они всех трав силу знают: и плакун-травы, и тирлич, и кочедыжника, и знают, где их взять. А травы эти — от всех болезней, они же и против нечистой силы идут — она вся во власти у них. Вот, примерно, обает тебя по ветру недруг твой, а ведун-то потрёт тебе подмышки тирлич-травой, и сойдёт с тебя обаяние-то. Они, батюшка, много
добра делают людям!
Но глубже всех рассказов той поры в память Матвея Кожемякина врезался рассказ отца про Волгу.
Было это весенним днём, в саду, отец только что воротился из уезда, где скупал пеньку. Он приехал какой-то особенно
добрый, задумчивый и говорил так, точно провинился пред всем миром.
—
Была, да — нет. А тебе надобен присмотр: женщину надо
добрую да хорошую. Вот я и нашёл…
Вскоре после болезни отец обвенчался. Невеста, молодая и высокая,
была одета в голубой сарафан, шитый серебром, и, несмотря на жару, в пунцовый штофный душегрей. Её
доброе, круглое лицо словно таяло, обливаясь слезами, и вся она напоминала речную льдину в солнечный весенний день.
Иногда она сносила в комнату все свои наряды и долго примеряла их, лениво одеваясь в голубое, розовое или алое, а потом снова садилась у окна, и по смуглым щекам незаметно, не изменяя задумчивого выражения
доброго лица, катились крупные слёзы. Матвей спал рядом с комнатою отца и часто сквозь сон слышал, что мачеха плачет по ночам. Ему
было жалко женщину; однажды он спросил её...
А
были — которые хозяевами считали себя исконными, века вековать на земле надеялись,
добро делать старались, только — не к месту: на болоте сеять — зря руками махать!
Юноше нравились чинные обрядные обеды и ужины, ему
было приятно видеть, как люди пьянеют от сытости, их невесёлые рожи становятся добродушными, и в глазах, покрытых масляной влагой, играет довольная улыбка. Он видел, что люди в этот час благодарят от полноты чувств, и ему хотелось, чтобы мужики всегда улыбались
добрыми глазами.
Он
был уверен, что все женщины, кроме Власьевны, такие же простые, ласковые и радостно покорные ласкам, какою
была Палага, так же полны жалости к людям, как полна
была ею — по рассказам отца — его мать; они все казались ему матерями,
добрыми сёстрами и невестами, которые ожидают жениха, как цветы солнца.
— Ну, коли они ласковы, и мы с ними ласковы
будем! — заявил хозяин, с
добрым чувством в груди.
Не спалось ему в эту ночь: звучали в памяти незнакомые слова, стучась в сердце, как озябшие птицы в стекло окна; чётко и ясно стояло перед ним
доброе лицо женщины, а за стеною вздыхал ветер, тяжёлыми шматками падал снег с крыши и деревьев, словно считая минуты, шлёпались капли воды, — оттепель
была в ту ночь.
Больше всего она говорила о том, что людей надо учить, тогда они станут лучше,
будут жить по-человечески. Рассказывала о людях, которые хотели научить русский народ
добру, пробудить в нём уважение к разуму, — и за это
были посажены в тюрьмы, сосланы в Сибирь.
В рассказах постоялки таких людей
было множество — десятки; она говорила о них с великой любовью, глаза горели восхищением и скорбью; он скоро поддался красоте её повестей и уверовал в существование на земле великих подвижников правды и
добра, — признал их, как признавал домовых и леших Маркуши.
— Всепетая мати — это и
есть весна, а бог — солнце! Так когда-то верили люди, — это не плохо!
Добрые боги созданы весною. Сядемте!
Заметя, что хозяйка внимательно прислушивается к его словам, он почувствовал себя так же просто и свободно, как в
добрые часу наедине с Евгенией, когда забывал, что она женщина. Сидели в тени двух огромных лип, их густые ветви покрывали зелёным навесом почти весь небольшой сад, и закопчённое дымом небо
было не видно сквозь полог листвы.
— Никогда и ничего
доброго не
будет у нас, если мы не научимся находить удовольствие в труде.
«Дни идут с незаметной быстротой и каждый оставляет
добрую память о себе, чего раньше не
было.
Он всё знает: заболела лошадь — взялся лечить, в четверо суток поставил на ноги. Глядел я, как балованая Белка косит на него
добрый свой глаз и за ухо его губами хватает, хорошо
было на душе у меня. А он ворчит...
Хороша эта привычка у него — показывать при всяком случае, что и за злым может
быть скрыто
доброе начало, а всегда всему помеха — человечья чугунная глупость.
— Тело у нас — битое, а душа — крепка и не жила ещё, а всё пряталась в лесах, монастырях, в потёмках, в пьянстве, разгуле, бродяжестве да в самой себе. Духовно все мы ещё подростки, и жизни у нас впереди — непочат край. Не робь, ребята, выкарабкивайся! Встанет Русь, только верь в это, верою всё
доброе создано,
будем верить — и всё сумеем сделать.
— Посему — сердце наше всегда должно
быть открыто, в ожидании
добра…
Миром веяло от сосен, стройных, как свечи, вытопившаяся смола блестела золотом и янтарём, кроны их, благословляя землю прохладною тенью, горели на солнце изумрудным пламенем. Сквозь волны зелени сияли главы церквей, просвечивало серебро реки и рыжие полосы песчаных отмелей. Хороводами спускались вниз ряды яблонь и груш, обильно окроплённых плодами, всё вокруг
было ласково и спокойно, как в
добром сне.
— Бог требует от человека
добра, а мы друг в друге только злого ищем и тем ещё обильней зло творим; указываем богу друг на друга пальцами и кричим: гляди, господи, какой грешник! Не издеваться бы нам, жителю над жителем, а посмотреть на все общим взглядом, дружелюбно подумать — так ли живём, нельзя ли лучше как? Я за тех людей не стою,
будь мы умнее, живи лучше — они нам не надобны…
Он внушал этим людям, что надо жить внимательнее и доверчивее друг ко другу, — меньше
будет скуки, сократится пьянство; говорил, что надо устроить общественное собрание, чтобы все сходились и думали, как изменить, чем украсить жизнь, — его слушали внимательно и похваливали за
добрые намерения.
— Да, я! — не смутясь, повторил Сухобаев. — А вы мне в этом помогите красноречием вашим. Тогда — помимо того, что это всему городу явный
будет выигрыш, — ваши деньги обеспечиваются солиднее, ежели я возведусь на эту должность, и всех планов ваших исполнение — в собственных ваших руках-с! Я — вам исполнитель и слуга, — желаете эдак? Игра верная-с! Всех
добрых дел и мыслей Матвея Савельева Кожемякина преемник Василий Сухобаев!
Хворал он долго, и всё время за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой, дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь, умер, опившись на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо на глаз, и, потеряв надежду выйти замуж вторично, она ходила по домам, присматривая за больными и детьми, помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница.
Была она женщина толстая,
добрая, черноволосая и очень любила
выпить, а
выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
Кожемякину
было неловко и стыдно: в тяжёлую, безумную минуту этот человек один не оставил его, и Матвей Савельев сознавал, что поп заслуживает благодарности за
добрую помощь. Но благодарности — не
было, и не
было доверия к попу; при нём всё становилось ещё более непонятным и шатким.
Новые мысли появлялись всё чаще, и
было в них что-то трогательное. Точно цыплята, они проклёвывали серую скорлупу окуровской жизни и, жёлтенькие, лёгкие, пуховые, исчезали куда-то, торопливо попискивая, смешные, но — невольно возбуждающие
добрую улыбку.
«Тем жизнь хороша, что всегда около нас зреет-цветёт юное,
доброе сердце, и, ежели хоть немного откроется оно пред тобой, — увидишь ты в нём улыбку тебе. И тем людям, что устали, осердились на всё, — не забывать бы им про это милое сердце, а — найти его около себя и сказать ему честно всё, что потерпел человек от жизни, пусть знает юность, отчего человеку больно и какие пути ложны. И если знание старцев соединится дружественно с доверчивой, чистой силой юности — непрерывен
будет тогда рост
добра на земле».
Первее всего обнаружилось, что рабочий и разный ремесленный, а также мелкослужащий народ довольно подробно понимает свои выгоды, а про купечество этого никак нельзя сказать, даже и при
добром желании, и очень может
быть, что в государственную думу, которой дана
будет вся власть, перепрыгнет через купца этот самый мелкий человек, рассуждающий обо всём весьма сокрушительно и руководимый в своём уме инородными людями, как-то — евреями и прочими, кто поумнее нас.
— Вот — умер человек, все знали, что он — злой, жадный, а никто не знал, как он мучился, никто. «Меня добру-то забыли поучить, да и не нужно
было это, меня в жулики готовили», — вот как он говорил, и это — не шутка его, нет! Я знаю! Про него
будут говорить злое, только злое, и зло от этого увеличится — понимаете? Всем приятно помнить злое, а он ведь
был не весь такой, не весь! Надо рассказывать о человеке всё — всю правду до конца, и лучше как можно больше говорить о хорошем — как можно больше! Понимаете?
Юность — сердце мира, верь тому, что говорит она в чистосердечии своём и стремлении к
доброму, — тогда вечно светел
будет день наш и вся земля облечётся в радость и свет, и благословим её — собор вселенского
добра».