Неточные совпадения
— А и в будни не больно весело! — Кожемякин крепко стиснул сына коленями и как будто немного оживился. — Прежде веселее было. Не столь спокойно, зато — веселее. Вот я тебе когда-нибудь, вместо бабьих-то сказок,
про настоящее поведаю. Ты уж большой, пора тебе
знать, как я жил…
— Ну, — ничего! У бабы кости мягки. А тебе однако рано
про это
знать! — строго закончил он.
— Ну, не буду, не буду! — снова усмехнувшись, обещала она. Но, помолчав, сказала просто и спокойно: — Мне бы твой грешок выгоден был: ты
про меня кое-что
знаешь, а я
про тебя, и — квиты!
Выйду, бывало, к нему за баню, под берёзы, обнимет он меня, как малого ребёнка, и начнёт:
про города,
про людей разных,
про себя — не
знаю, как бог меня спасал, вовремя уходила я к батюшке-то сонному!
— Родимый, — шелестел её голос, — ах, останешься ты один круглым сиротиной на земле! Уж ты держись за Пушкарёва-то, Христа ради, — он хошь слободской, да свят человек! И не
знаю лучше его… Ох, поговорить бы мне с ним
про тебя… коротенькую минутку бы…
«Всю ночь до света шатался в поле и вспоминал Евгеньины слова
про одинокие города, вроде нашего; говорила она, что их более восьми сотен. Стоят они на земле, один другого не
зная, и, может, в каждом есть вот такой же плутающий человек, так же не спит он по ночам и тошно ему жить. Как господь смотрит на города эти и на людей, подобных мне? И в чём, где оправдание нам?
— Господи, — говорит, — как я боялась, что скажешь ты! Спасибо, — говорит, — тебе, милый, награди тебя пресвятая богородица, а уж с ним, кощеем, я сама теперь справлюсь, теперь, — говорит, — я
знаю, что понемножку надо давать, а не сразу, — это она
про мышьячок.
—
Про себя-то я ничего не
знаю.
Иди к следователю, расскажи
про них, сукиных сынов!» Пошёл я, пришёл, сидит молодой человек, чёрненькие усики, в очках золотых, зубы палочкой ковыряет и спрашивает — что я
знаю?
И долго рассказывал о том, что не
знает русский человек меры во власти и что ежели мученому дать в руки власть, так он немедля сам всех мучить начнет, извергом людям будет. Говорил
про Ивана Грозного,
про Аввакума-протопопа, Аракчеева и
про других людодёров. С плачем, со слезами — мучили.
Понравились мне эти слова, только не понял я насчёт питья, и он мне рассказал
про философа Сократа, отравленного народом за отрицание бога. Всё бы надо
знать, всё в прошлом интересно и поучительно, а я — точно крот, дневному свету неприятелем живу.
Думаю я
про него: должен был этот человек
знать какое-то великое счастье, жил некогда великой и страшной радостью, горел в огне — осветился изнутри, не угасил его и себе, и по сей день светит миру душа его этим огнём, да не погаснет по вся дни жизни и до последнего часа.
А Максим почернел, глядит на Ефима волком и молчит. Накануне того как пропасть, был Вася у неизвестной мне швеи Горюшиной, Ефим прибежал к ней, изругал её, затолкал и, говорят, зря всё: Максим её
знает, женщина хотя и молодая, а скромная и думать
про себя дурно не позволяет, хоть принимала и Васю и Максима. Но при этом у неё в гостях попадья бывает, а к распутной женщине попадья не пошла бы.
— С Ма-арьей, — протянул Никон, и оживление его погасло. — Так как-то, неизвестно как! Ты меня
про это не спрашивай, её спроси. Посулова тоже можно спросить. Они —
знают, а я — нет. Ну-ко, дай мне просвещающей!..
—
Про Никона ты молчи; дело это — не твоё, и чего оно мне стоит — ты не
знаешь! Вы все бабу снизу понимаете, милые, а не от груди, которой она вас, окаянных, кормит. А что для бабы муж али любовник — иной раз — за ребёнка идёт, это вашему брату никогда невдомёк!
— Они очень много врут, не бывает того, что они рассказывают, если бы это было — я уж
знала бы, мне мамочка рассказывала всё,
про людей и женщин, совсем — всё! А они это — со зла!
— Ой, я
знаю таких людей! Мамочка удивительно рассказывала
про них, и есть книги, ах, как хорошо, что вы записали!
— Да-а… Вот бы ему тоже написать о себе! Ведь если
узнать про людей то, о чём они не говорят, — тогда всё будет другое, лучше, — верно?
«Тем жизнь хороша, что всегда около нас зреет-цветёт юное, доброе сердце, и, ежели хоть немного откроется оно пред тобой, — увидишь ты в нём улыбку тебе. И тем людям, что устали, осердились на всё, — не забывать бы им
про это милое сердце, а — найти его около себя и сказать ему честно всё, что потерпел человек от жизни, пусть
знает юность, отчего человеку больно и какие пути ложны. И если знание старцев соединится дружественно с доверчивой, чистой силой юности — непрерывен будет тогда рост добра на земле».
— Это я шучу! Не
про тебя говорю, не бойся! Я ведь речи-хлопоты твои помню, дела
знаю, мне всё известно, я над твоей слезой не посмеюсь, нет, нет! Будь покоен, я шучу!
— Вот — умер человек, все
знали, что он — злой, жадный, а никто не
знал, как он мучился, никто. «Меня добру-то забыли поучить, да и не нужно было это, меня в жулики готовили», — вот как он говорил, и это — не шутка его, нет! Я
знаю!
Про него будут говорить злое, только злое, и зло от этого увеличится — понимаете? Всем приятно помнить злое, а он ведь был не весь такой, не весь! Надо рассказывать о человеке всё — всю правду до конца, и лучше как можно больше говорить о хорошем — как можно больше! Понимаете?
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит
про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне
узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Не
знай про волю новую, // Умри, как жил, помещиком, // Под песни наши рабские, // Под музыку холопскую — // Да только поскорей!
— Не
знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не
знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А
про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Вронскому было сначала неловко за то, что он не
знал и первой статьи о Двух Началах,
про которую ему говорил автор как
про что-то известное.
— Нет, она ничего не говорила ни
про того ни
про другого; она слишком горда. Но я
знаю, что всё от этого…