Неточные совпадения
— Про себя? — повторил отец. — Я — что же? Я, брат, не умею про себя-то! Ну,
как сбежал отец мой на Волгу, было мне пятнадцать лет. Озорной был. Ты вот тихий, а я — ух
какой озорник был! Били меня за это и отец и многие другие,
кому надо было. А я не вынослив был на побои, взлупят меня, я — бежать! Вот однажды отец и побей меня в Балахне, а я и убёг на плотах в Кузьдемьянск. С того и началось житьё моё: потерял ведь я отца-то, да так и не нашёл никогда — вот
какое дело!
— Откуда вы с хозяином — никому не известно,
какие у вас деньги — неведомо, и
кто вы таковы — не знатно никому! Вот я — я здешний, слободской человек и могу тебе дедов-прадедов моих с десяток назвать, и
кто они были, и чем их били, а ты —
кто?
Что люди дрались — это было в порядке жизни; он много раз видел,
как в праздники рабочие, напившись вина, колотили друг друга, пробуя силу и ловкость; видел и злые драки, когда люди, сцепившись подобно псам, катались по земле бесформенным
комом, яростно скрипя зубами и вытаращив налитые кровью, дикие глаза.
«Все уходят, — думалось ему с лёгкой,
как туман, обидой, вдруг коснувшейся сердца. Чуть
кто получше — то умрёт, то убежит,
как Созонт и Марков, а то прогонят,
как дьячка…»
— Глухо у вас! — молвила женщина, тоже вздыхая, и начала рассказывать,
как она, остановясь на постоялом дворе, четыре дня ходила по городу в поисках квартиры и не могла найти ни одной. Везде её встречали обидно грубо и подозрительно, расспрашивали,
кто она, откуда, зачем приехала, что хочет делать, где муж?
— Дурному всяк поверит! Народ у нас злой, всё может быть. А
кто она — это дело не наше. Нам — одно: живи незаметно,
как мы живём, вот вся задача!
А
кто знаеть,
как по-божьи-то?
— Так, как-то не выходит. Приспособиться не умею, — да и не к
кому тут приспособиться — подойдёшь поближе к человеку, а он норовит обмануть, обидеть
как ни то…
«Стыдно? А тебе
какое дело? Ты —
кто? Сестра старшая али мать мне? Чужая ты!»
«
Как мелко пишет, — подумал Матвей и снова начал читать письмо. — Хорошее сердце нужно, — что ж не взяла? Тебе — не нужен, значит —
кому же? Да, ласкова ты со мной, погладила да и мимо прошла…»
— Такое умозрение и характер! — ответил дворник, дёрнув плечи вверх. — Скушно у вас в городе — не дай бог
как, спорить тут не с
кем… Скажешь человеку: слыхал ты — царь Диоклетиан приказал, чтобы с пятницы вороны боле не каркали? А человек хлопнет глазами и спрашивает: ну? чего они ему помешали? Скушно!
— Это, — говорит, — ничего не доказует. Ты гляди: шла по улице женщина — раз! Увидал её благородный человек — два! Куда изволите идти, и — готово! Муж в таком минутном случае вовсе ни при чём, тут главное — женщина, она живёт по наитию, ей,
как земле, только бы семя получить, такая должность: давай земле соку, а
как — всё едино. Оттого иная всю жизнь и мечется, ищет,
кому жизнь её суждена, ищет человека, обречённого ей, да так иногда и не найдёт, погибает даже.
Любят у нас человека хоронить: чуть помрёт
кто позначительней — весь город на улицы высыплется, словно праздник наступил или зрелище даётся, все идут за гробом даже
как бы с удовольствием некоторым. Положим, — ежели жить скушно, и похоронам рад».
«Вдруг ударило солнце теплом, и земля за два дня обтаяла,
как за неделю; в ночь сегодня вскрылась Путаница, и нашёлся Вася под мостом, ниже портомойни. Сильно побит, но сам в реку бросился или сунул
кто — не дознано пока. Виня Ефима, полиция допрашивала его, да он столь горем ушиблен, что заговариваться стал и никакого толка от него не добились. Максим держит руки за спиной и молчит, точно заснул; глаза мутные, зубы стиснул.
— Глядите, — зудел Тиунов, — вот, несчастие, голод, и — выдвигаются люди, а
кто такие? Это — инженерша, это — учитель, это — адвокатова жена и к тому же — еврейка, ага? Тут жида и немца — преобладание! А русских — мало; купцов, купчих — вовсе даже нет!
Как так?
Кому он ближе, голодающий мужик, — этим иноземцам али — купцу? Изволите видеть: одни уступают свое место, а другие — забежали вперёд, ага? Ежели бы не голод, их бы никто и не знал, а теперь — славу заслужат,
как добрые люди…
— Зачем? — воскликнул Никон, встряхнув кудрями. — Пускай её, это даже интересно —
как она ищет места, куда больней ударить! Эх, брат, не всё ли равно,
кто в могилу опрокинет? Уж пускай лучше ловкая рука!
—
Какое наше веселье? Идёшь ночью — темно, пусто и охоты нет идти куда идёшь, ну жутко, знаешь, станет и закричишь, запоёшь, в окно стукнешь чьё-нибудь, даже и не ради озорства, а так, — есть ли
кто живой? Так и тут: не сам по себе веселишься, а со скуки!
«Умру — расхватают всё зря! Духовную надо мне составить на город —
кому кроме? А составив духовную, подумаю и об этом. Ловок он, добьётся своего! Надо с ним осторожно, не то — ограбит. Хотя — всё едино,
кто ограбит. А этот, пожалуй, всё сделает,
как сказывал…»
С этим решением,
как бы опасаясь утратить его, он быстро и круто повернул к «Лиссабону», надеясь встретить там мясника, и не ошибся: отвалясь на спинку стула, надув щёки, Шкалик сидел за столом, играя в карты с Никоном. Ни с
кем не здороваясь, тяжело топая ногами, Кожемякин подошёл к столу, встал рядом с Посуловым и сказал приглушённым голосом...
— А ежели так вот,
как Марфа жила, — в подозрениях да окриках, — ну, вы меня извините! Мужа тут нету, а просто — мужик, и хранить себя не для
кого. Жалко мне было Марфу, а помочь — нечем, глупа уж очень была. Таким бабам,
как она, бездетным да глупым, по-моему, два пути — в монастырь али в развратный дом.
— Может, лучше бы усыновить
кого, ему бы отдать, сироте? А то — город!
Как это? Тут все — разные…
— А
кто? — воскликнул хозяин, надвигаясь на гостя. — Не сами ли мы друг другу-с? А сверху — господь бог: будь, говорит,
как дитя! Однако, при том взгляде на тебя, что ты обязательно мошенник, —
как тут дитёй будешь?
—
Кто скажет за нас правду, которая нужна нам,
как хлеб,
кто скажет всему свету правду о нас? Надобно самим нам готовиться к этому, братья-товарищи, мы сами должны говорить о себе, смело и до конца! Сложимте все думы наши в одно честное сердце, и пусть оно поёт про нас нашими словами…
Всю зиму, не слушая её печальных вьюг, он заглядывал в будущее через могилу у своих ног, писал свои покаяния и гимны,
как бы прося прощения у людей, мимо которых прошел, — прощения себе и всем,
кто бесцветной жизнью обездолил землю; а в конце весны земля позвала его.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда
кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький —
как его узнаешь,
кто он?
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй,
кто там?