Старик согнулся и, покачиваясь, молча стал гладить колени. Синеватый сумрак кутал сад, отемняя зелень, жёлтая луна висела в пустом небе, жужжали комары, и, отмахиваясь от них,
Люба говорила...
Люба говорила несвойственно ей кратко и громко, а доктор раздражающе сухо, точно слова его были цифрами. Когда доктор ушёл, Кожемякин открыл глаза, хотел вздохнуть и — не мог, что-то мешало в груди, остро покалывая.
Неточные совпадения
Поп позвал меня к себе, и она тоже пошла с
Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а
Люба вдруг заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал
говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
— Вот! — сказала
Люба, подходя вплоть к Матвею Савельеву и весело встряхивая кудрявой головою. —
Говорите, Прачкин!
— А грибы-то — червивые, — вставил Кожемякин. Он часто
говорил такие слова, желая испытать, как она отзовётся на них, но
Люба словно не замечала его попыток. С нею было легко, её простые слова отгоняли мрачное, как лунный свет.
Люба стала главною нитью, связывающею его с жизнью города: ей были известны все события, сплетни, намерения жителей, и о чём бы она ни
говорила, речь её была подобна ручью чистой воды в грязных потоках — он уже нашёл своё русло и бежит тихонько, светлый по грязи, мимо неё.
Иногда они беседовали о прочитанных книгах, и Кожемякин ясно слышал, что
Люба с одинаковым интересом и восхищением
говорит о добрых и злых героях.
— Он? Хороший, — неуверенно ответила
Люба. — Так себе, — добавила она, подумав. Ленивый очень, ничего не хочет делать! Всё о войне
говорит теперь, хотел ехать добровольцем, а я чтобы сестрой милосердия. Мне не нравится война. А вот дедушка его чудесный!
Потом он очутился у себя дома на постели, комната была до боли ярко освещена, а окна бархатисто чернели; опираясь боком на лежанку, изогнулся, точно изломанный, чахоточный певчий; мимо него шагал, сунув руки в карманы, щеголеватый, худенький человек, с острым насмешливым лицом; у стола сидела
Люба и, улыбаясь,
говорила ему...
— Кольцо, звон, волк, — читала Лидия свои жребии, а
Люба говорила ей старческим, гнусавым голосом гадалки:
Александра Ивановна. Quand on parle du soleil, on en voit les rayons [Когда говорят о солнце, видят лучи от него (франц.)]. Только что об тебе говорили.
Люба говорит, ты нехорошо поговорил с отцом.
Софье Аполлонов не понадобился ее Гейне, она взяла его у меня.
Люба говорила, что у нее есть «Buch der Lieder» на немецком языке. Я попросил у нее книжку на лето, — очень мне нравился Гейне, и хотелось из него переводить. Люба немножко почему-то растерялась, сконфузилась принесла мне книжку. Одно стихотворение («Mir traumt', iсh bin der liebe Gott») [«Мне снится, что я бог» (нем.)] было тщательно замазано чернилами, — очевидно, материнскою рукою. А на заглавном листе рукою Любы было написано:
Находя, что
Люба говорит глупости, Клим перестал слушать ее, а она все говорила о чем-то скучно, как взрослая, и размахивала веткой березы, поднятой ею с панели.
Неточные совпадения
— Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите
любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
— Он даже перестал дружиться с
Любой, и теперь все с Варей, потому что Варя молчит, как дыня, — задумчиво
говорила Лидия. — А мы с папой так боимся за Бориса. Папа даже ночью встает и смотрит — спит ли он? А вчера твоя мама приходила, когда уже было поздно, все спали.
— Просто — тебе стыдно сказать правду, — заявила
Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и папа и мама
говорят. Мне нужно уйти в монахини… Не хочу больше сидеть здесь.
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них,
говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В
любую минуту. Безнаказанно…
— Ну, если б не стыдно было, так вы — не
говорили бы на эту тему, — сказал Самгин. И прибавил поучительно: — Человек беспокоится потому, что ищет себя. Хочет быть самим собой, быть в
любой момент верным самому себе. Стремится к внутренней гармонии.