Неточные совпадения
Лицо
Марка Васильева было изменчиво, как осенний день: то сумрачно и старообразно, а то вдруг загорятся, заблестят на нём молодые, весёлые глаза, и весь он становится другим
человеком.
Дяде
Марку не скажу об этом, совестно и стыдно за город. В кои-то веки прибыл чистый
человек, а им уж и тошно.
Являясь на эти беседы, Кожемякин смущённо хмурился; без слов здороваясь с
людьми и проходя вперёд, садился за стол рядом с дядей
Марком, стараясь смотреть на всех внушительно и развязно, но чувствуя неодолимое смущение перед этими
людьми.
Скоро, увлечённый рассказами
Марка, он забывал о них и о себе, напряжённо слушая, смеялся вместе со всеми, когда было смешно, угрюмо вздыхал, слыша тяжкое и страшное, и виновато опускал голову, когда Марк сурово говорил о трусливом бессердечии
людей, о их лени, о позорном умении быстро ко всему привыкать и о многих других холопьих свойствах русского
человека.
Конечно, Марку-то Васильичу мысли всегда дороже
людей, но однако — откуда же у Максимки свои мысли явились бы?
«Сухой
человек! — подумал Кожемякин, простясь с ним. — Нет, далеко ему до
Марка Васильева! Комаровский однажды про уксус сказал — вот он и есть уксус! А тот, дядя-то Марк, — елей. Хотя и этого тоже не забудешь. Чем он живёт? Будто гордый даже. Тёмен
человек чужому глазу!»
Он торопливо начал говорить про
Марка Васильева, легко вспоминая его речи, потом вынул из стола записки свои и читал их почти плача, точно панихиду служа о
людях, уже отошедших из его мира.
Они стали друзьями, Никон почти поселился у Кожемякина и всё более нравился ему. Он особенно подкупал Матвея Савельева тем молчаливым и напряжённым вниманием, с которым слушал его рассказы о редких
людях, о
Марке Васильеве, Евгении, Тиунове. Первые двое не вызывали у него никаких вопросов, а только удивление.
Кожемякин опускал голову, вспоминая своё отношение к дяде
Марку и
людям, которых он собрал вокруг себя.
Он чувствовал себя за книгою как в полусне, полном печальных видений, и видения эти усыпляли душу, рассказывая однообразную сказку о безуспешных попытках
людей одолеть горе жизни. Иногда вставал из-за стола и долго ходил по комнате, мысленно оспаривая
Марка Васильева, Евгению и других упрямцев.
Неточные совпадения
«Нет, нет, — думал Райский, — оборванный, бродящий цыган — ее идол, нет, нет! Впрочем, почему „нет“? Страсть жестока и самовластна. Она не покоряется человеческим соображениям и уставам, а покоряет
людей своим неизведанным капризам! Но Вере негде было сблизиться с
Марком. Она боится его, как все здесь!»
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия
Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать
людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
У наших националистов официальной
марки, как старой формации, так и новейшей западной формации, уж во всяком случае меньше русского мессианского духа, чем у иных сектантов или иных анархистов,
людей темных по своему сознанию, но истинно русских по своей стихии.
Петр Кириллов, благодаря которому были введены в трактирах для расчета
марки, был действительное лицо, увековечившее себя не только в Москве, но и в провинции. Даже в далекой Сибири между торговыми
людьми нередко шел такой разговор:
Я подружился с Григорьевым, тогда еще молодым
человеком, воспитанным и образованным самоучкой. Жена его, вполне интеллигентная, стояла за кассой, получая деньги и гремя трактирными медными
марками — деньгами, которые выбрасывали из «лопаточников» (бумажников) юркие ярославцы-половые в белых рубашках.