— Эк вы, братцы, наголодались по человеке-то! Ничего не видя, а уж и то и сё! Однако ты, Наталья,
не больно распускай язык на базаре-то и везде, — тут всё-таки полиция причастна…
Неточные совпадения
— Предметы-те, Мотяй, всё
больно сурьёзные,
не уложатся они в малый твой разум! проговорил он, сомнительно разглядывая сына. — Погодить, пожалуй, надо нам беседы-то беседовать…
Матвею стало грустно,
не хотелось уходить. Но когда, выходя из сада, он толкнул тяжёлую калитку и она широко распахнулась перед ним, мальчик почувствовал в груди прилив какой-то новой силы и пошёл по двору тяжёлой и развалистой походкой отца. А в кухне — снова вернулась грусть,
больно тронув сердце: Власьевна сидела за столом, рассматривая в маленьком зеркальце свой нос, одетая в лиловый сарафан и белую рубаху с прошвами, обвешанная голубыми лентами. Она была такая важная и красивая.
В его груди
больно бились бескрылые мысли, он со стыдом чувствовал, что утреннее волнение снова овладевает им, но
не имел силы победить его и, вдыхая запах тела женщины, прижимал сомкнутые губы к плечу её.
— А сходи-ка ты, мать моя, ко Хряповым, у них, чу, бычка зарезали,
не продадут ли тебе ливер.
Больно я до пирогов с ливером охотница!
— Больно-то добр
не будь — сожрут до костей! Оденьте в мундир меня, — как надо! Ты
не реви…
— Вот только зубы-то, —
больно смешно! Сунула в рот щёточку костяную и елозит и елозит по зубам-то, — как щёку
не прободёт?
Мысли являлись откуда-то со стороны и снизу, кружились, точно мухи, исчезали,
не трогая того, что скипелось в груди мёртвою тяжестью и
больно давило на сердце, выжимая тугие слёзы.
— А вот, я расскажу, ворона меня любила, это — занятно! Было мне тогда лет шестнадцать, нашёл я её в кустах, на огороде, крыло у неё сломано и нога, в крови вся. Ну, я её омыл, подвязал кости ниткой с лучинками; била она меня носом, когда я это делал страсть как, все руки вспухли, —
больно ей, конечно! Кричит, бьётся, едва глаза
не лишила, да так каждый раз, когда я её перевязывал — бьёт меня
не щадя, да и ну!
«
Не воротится», — повторял он. Ему казалось, что до этого часа в нём жива была надежда встретить женщину, и теперь — сейчас вот — умерла она, и сердцу
больно.
—
Больно уж сердиты вы, — укоризненно заметил Кожемякин. — Всё
не по-вашему…
Возводи человека на высоту разума, чтобы он, оглядевшись, нашёл себе дело по сердцу, а
не суй его клином куда попало, он хоша плох, да — живой, это ему
больно!
— Ну — побьёт! Думаешь — она этого
не стоит?
Больно он тебя ударил?
«Тем жизнь хороша, что всегда около нас зреет-цветёт юное, доброе сердце, и, ежели хоть немного откроется оно пред тобой, — увидишь ты в нём улыбку тебе. И тем людям, что устали, осердились на всё, —
не забывать бы им про это милое сердце, а — найти его около себя и сказать ему честно всё, что потерпел человек от жизни, пусть знает юность, отчего человеку
больно и какие пути ложны. И если знание старцев соединится дружественно с доверчивой, чистой силой юности — непрерывен будет тогда рост добра на земле».
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде
не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Неточные совпадения
Купцы уходят. Слышен голос женщины: «Нет, ты
не смеешь
не допустить меня! Я на тебя нажалуюсь ему самому. Ты
не толкайся так
больно!»
«Я
не ропщу, — сказала я, — // Что Бог прибрал младенчика, // А
больно то, зачем они // Ругалися над ним? // Зачем, как черны вороны, // На части тело белое // Терзали?.. Неужли // Ни Бог, ни царь
не вступится?..»
― Вам нужен Сережа, чтобы сделать мне
больно, ― проговорила она, исподлобья глядя на него. ― Вы
не любите его… Оставьте Сережу!
И действительно, он покраснел от досады и что-то сказал неприятное. Она
не помнила, что она ответила ему, но только тут к чему-то он, очевидно с желанием тоже сделать ей
больно, сказал:
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи,
не правда ли?), Алексей
не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он
не едет? Он добр, он сам
не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему
больно будет видеть ее. Отдайте ее.