Неточные совпадения
Ему шёл седьмой год, когда мать его
вдруг исчезла из дома: она
не умерла, а просто однажды ночью тайно ушла куда-то, оставив в памяти мальчика неясный очерк своей тонкой фигуры, пугливый блеск тёмных глаз, торопливые движения маленьких смуглых рук, — они всегда боязливо прятались. Ни одного слова её
не осталось в памяти сына.
Теперь, когда Матвей знал, что мать его ушла в монастырь, Власьевна стала для него ещё более неприятна, он старался избегать встреч с нею, а разговаривая,
не мог смотреть в широкое, надутое лицо стряпухи. И,
не без радости, видел, что Власьевна
вдруг точно сморщилась, перестала рядиться в яркие сарафаны, — плотно сжав губы, она покорно согнула шею.
Пальцы дрожали, перо прыгало, и
вдруг со лба упала на бумагу капля пота. Писатель горестно ахнул: чернила расплывались, от букв пошли во все стороны лапки. А перевернув страницу, он увидал, что фуксин прошёл сквозь бумагу и слова «деяния же его» окружились синим пятном цвета тех опухолей, которые появлялись после праздников под глазами рабочих. Огорчённый, он решил
не трогать эту тетрадку, спрятал её и сшил другую.
С некоторого времени его внимание стал тревожно задевать Савка: встречая Палагу на дворе или в кухне, этот белобрысый парень
вдруг останавливался, точно врастал в землю и,
не двигая ни рукой, ни ногой, всем телом наклонялся к ней, точно готовясь упасть, как подрубленное дерево, а поперёк его лица медленно растекалась до ушей узкая, как разрез ножом, улыбка, чуть-чуть открывая жадный оскал зубов.
Повинуясь
вдруг охватившему его предчувствию чего-то недоброго, он бесшумно пробежал малинник и остановился за углом бани, точно схваченный за сердце крепкою рукою: под берёзами стояла Палага, разведя руки, а против неё Савка, он держал её за локти и что-то говорил. Его шёпот был громок и отчётлив, но юноша с минуту
не мог понять слов, гневно и брезгливо глядя в лицо мачехе. Потом ему стало казаться, что её глаза так же выкатились, как у Савки, и, наконец, он ясно услышал его слова...
Он качался в калитке, скребя ногтями дерево, точно
не мог шагнуть на улицу. Но вывалившись за ворота, он
вдруг более твёрдым и освежевшим голосом сказал, стукнув чем-то по калитке...
Вдруг он увидал Палагу: простоволосая, растрёпанная, она вошла в калитку сада и, покачиваясь как пьяная, медленно зашагала к бане; женщина проводила пальцами по распущенным косам и, вычёсывая вырванные волосы,
не спеша навивала их на пальцы левой руки. Её лицо, бледное до синевы, было искажено страшной гримасой, глаза смотрели, как у слепой, она тихонько откашливалась и всё вертела правой рукой в воздухе, свивая волосы на пальцы.
Матвей взглянул на неё и
вдруг со страшной ясностью понял, что она умрёт, об этом говорило её лицо,
не по-человечески бледное, ввалившиеся глаза и синие, точно оклеенные чем-то, губы.
—
Не горячись, слышь! — повторял слободской боец, прыгая, как мяч, около неуклюжего парня, и
вдруг, согнувшись, сбил его с ног ударом головы в грудь и кулака в живот — под душу. Слобода радостно воет и свистит; сконфуженные поражением, люди Шихана нехотя хвалят победителя.
Вдруг клирошанка исчезла:
не было её за всенощной, за утренней, и в обедню
не было.
«Она, поди-ка,
не намного моложе меня?» —
вдруг и опасливо подумал он.
— Да. Батюшка очень его полюбил. — Она задумчиво и печально улыбнулась. — Говорит про него: сей магометанин ко Христу много ближе, чем иные прихожане мои! Нет, вы подумайте,
вдруг сказала она так, как будто давно и много говорила об этом, — вот полюбили друг друга иноплеменные люди — разве
не хорошо это? Ведь рано или поздно все люди к одному богу придут…
— Живёшь, живёшь и
вдруг с ужасом видишь себя в чужой стране, среди чужих людей. И все друг другу чужды, ничем
не связаны, — ничем живым, а так — мёртвая петля сдавила всех и душит…
Эти понятные куски её речи будили в нём доверие к ней, и когда она на минуту замолчала, задумалась, он
вдруг оглянулся, как бы опасаясь, чтобы кто-то чужой
не подслушал его, и спросил...
И
вдруг снова закружился хоровод чуждых мыслей, непонятных слов. Казалось, что они вьются вокруг неё, как вихрь на перекрёстке, толкают её,
не позволяя найти прямой путь к человеку, одиноко, сидевшему в тёмном углу, и вот она шатается из стороны в сторону, то подходя к нему, то снова удаляясь в туман непонятного и возбуждающего нудную тоску.
И когда она ушла, — как-то
вдруг, незаметно, точно растаяла, — он сначала почувствовал, что её речи ничего
не оставили в нём ясного и прочного, а только путаницу незнакомых слов.
«
Не пойдёт!» — думал он. И
вдруг почувствовал, что её нет в сенях. Тихо и осторожно, как слепой, он вошёл в комнату Палаги, — женщина стояла у окна, глядя в сад, закинув руки за голову. Он бесшумно вложил крючок в пробой, обнял её за плечи и заговорил...
«Сегодня за обедней показалось мне, что поп Александр в мою сторону особо ласково глядел; дождался я его на паперти, подошёл под благословение, спрашиваю —
не позволит ли когда придти к нему, а он
вдруг заторопился, схватил за рукав меня и скороговоркой приглашает...
— Пей, что
не пьёшь? Нагляделся я, брат! Есть которые, они будто довольны, вопьются в дело, словно клещ в собаку, и дябят в нём, надуваются. Эти вроде пьяниц, у них привычка уж, а
вдруг и они — запьют или ещё что, — и пошёл камнем под гору!
— Ты-ы? — удивлённо спросил Кожемякин и
вдруг — обрадовался, а в следующую секунду стало обидно, что это
не Максим.
Привыкши к этому в ней, мы и на сей раз весу словам её
не придали, а она встала, пошла к двери, да
вдруг, подняв руки к горлу, и упала, прямо на порог лицом. Подняли её, разбилась, кровь носом идёт, положили на скамью, отдышалась немножко — хрипит...
— Вам
не интересно это? —
вдруг услыхал Кожемякин тихий вопрос, вздрогнул, поднял голову и встретил серые, пытливо прищуренные глаза попадьи, наклонившейся к нему.
«
Вдруг ударило солнце теплом, и земля за два дня обтаяла, как за неделю; в ночь сегодня вскрылась Путаница, и нашёлся Вася под мостом, ниже портомойни. Сильно побит, но сам в реку бросился или сунул кто —
не дознано пока. Виня Ефима, полиция допрашивала его, да он столь горем ушиблен, что заговариваться стал и никакого толка от него
не добились. Максим держит руки за спиной и молчит, точно заснул; глаза мутные, зубы стиснул.
— Н-не знаю, — тихо ответила она и тотчас, спохватясь, мило улыбнулась, объясняя:
Не успела даже присмотреться, то пьяный, то болен был, — сердце и печёнка болели у него и сердился очень,
не на меня, а от страданий, а потом
вдруг принесли мёртвого.
«Ревнует, видно!» —
не без удовольствия подумал хозяин и вздохнул,
вдруг загрустив.
Много в ней живёт разного и множество неожиданного, такого, что возникает
вдруг и пред чем сам же человек останавливается с великим недоумением и
не понимая — откуда в нём такое?
Властно захватило новое, неизведанное чувство: в приятном остром напряжении, вытянув шею, он всматривался в темноту, стараясь выделить из неё знакомую коренастую фигуру. Так, точно собака на охоте, он крался, думая только о том, чтобы его
не заметили, вздрагивая и останавливаясь при каждом звуке, и
вдруг впереди резко звякнуло кольцо калитки, взвизгнули петли, он остановился удивлённый, прислушался — звук шагов Максима пропал.
«Развязаться бы с этим! — отгоняя мух, взывал к кому-то Кожемякин и
вдруг вспомнил: По времени — надо бы грибам быть, а в этом году, при засухе такой, пожалуй,
не будет грибов…»
Кожемякин стал бояться его, а рассчитать
не решался. Тогда он как-то
вдруг надумал продать завод и остаться с одним Шакиром, но было жалко дом.
— Таким вот мужчинам иной раз долго ничего
не даётся, да
вдруг сразу всё и привалит! Это очень опасные мужчины!
Кожемякина охватило незнакомое, никогда
не испытанное, острое ощущение притока неведомой силы,
вдруг одарившей его мысли ясностью и простотой. Никогда раньше он
не чувствовал так определённо своё отчуждение, одиночество среди людей, и это толкнуло его к ним неодолимым порывом, он отклонился на спинку стула, уставил глаза в большое лицо Смагина и заговорил как мог внушительно и спокойно...
И
вдруг он снова очутился лицом к лицу с одним из тех странных людей, с которыми уже
не однажды жизнь упрямо сталкивала его.
Но скоро он заметил, что между этими людьми
не всё в ладу: пили чай, весело балагуря про разные разности, а Никон нет-нет да и собьётся с весёлого лада: глаза
вдруг потемнеют, отуманятся, меж бровей ляжет ижицей глубокая складка, и, разведя ощипанные, но густые светлые усы большим и указательным пальцем, точно очистив путь слову, он скажет в кулак себе что-нибудь неожиданное и как будто — злое.
— Хорош? Слушает, будто в ногу идёт, да
вдруг, когда
не ждёшь, под ножку тебя!
— И
вдруг обнимет сон, как мать родная любимое своё дитя, и покажет всё, чего нет, окунёт тебя в такие радости, тихие да чистые, каких и
не бывает наяву. Я даже иногда, ложась, молюсь: «Присно дева Мария, пресвятая богородица — навей счастливый сон!»
— Замечательно!
Вдруг бы все объявили общую волю: желаем жить в радости и веселии!
Не желаем безобразия и грубости! Да-а, это бы — ой-ой что было!
Было в этой девушке нечто неуловимо приятное, интересное, она легко заставляла слушать себя, как-то
вдруг становясь взрослой, солидной,
не по возрасту много знающей.
На его жёлтом лице
не отражалось ни радости, ни любопытства, ни страха, ничего — чем жили люди в эти дни; глаза смотрели скучно и рассеянно, руки касались вещей осторожно, брезгливо; все при нём как будто
вдруг уставали, и невольно грустно думалось, глядя на него, что, пока есть такой человек, при нём ничего хорошего
не может быть.