Неточные совпадения
Теперь: берём любую книгу, она составлена из
слов, а составил её некий человек, живший,
скажем, за сто лет до сего дня.
В нём зажглось истомное желание обнять Палагу, говорить ей какие-то хорошие, сердечные
слова. Выглянув в окно, женщина
сказала...
Около Матвея возились Палага, Пушкарь и огородница Наталья, на голове у него лежало что-то мокрое, ему давали пить, он глотал, не отрывая глаз от страшной картины и пытаясь что-то
сказать, но не мог выговорить ни
слова от боли и ужаса.
Матвей встал. Ему хотелось что-то
сказать, какие-то резкие, суровые
слова, вызвать у людей стыд, жалость друг к другу.
Слов таких не нашлось, он перешагнул через скамью и пошёл вон из кухни,
сказав...
Потом сын стоял рядом с Пушкарём у постели отца; больной дёргал его за руку и, сверкая зелёным глазом, силился
сказать какие-то
слова.
— Вы, —
сказал он, вздрогнув, и первый раз, без стыда, с наслаждением выругался скверными
словами. Все вытаращили на него глаза и как будто съёжились — это ободрило его.
Юноша вспоминал отца, который тоже умел
сказать это
слово — круглое, тяжкое и ёмкое так, что земля точно вздрагивала от обиды.
— Я те
скажу, — ползли по кухне лохматые
слова, — был у нас в Кулигах — это рязанского краю — парень, Федос Натрускин прозванием, числил себя умным, — и Москве живал, и запретили ему в Москве жить — стал, вишь, новую веру выдумывать.
—
Слова значительные, — ответил он обиженно. — Здесь эдакие
слова кто
скажет?
— Да-а! —
сказал Матвей, удивлённый её умными
словами. — Как это верно вы!
Её
слова о городе вызвали в нём тень обиды: он вспомнил, каким недавно представился ему Окуров, и, вздохнув,
сказал...
— Страдатель ты мой болезный! Купи-ка ты пряник медовый, помолись-ка ты над ним пресвятым заступникам — Усыне, Бородыне да Маментию Никите! Скажи-ка ты им вещее
слово: уж и гой вы еси, три браты, гой вы, три буйные ветры, а вселите-тко вы тоску-сухотку в рабыню-любыню — имечко её назови…
Он не решался более говорить ей о любви, но хотелось ещё раз остаться наедине с нею и
сказать что-то окончательное, какие-то последние
слова, а она не давала ему времени на это.
Его обдало холодом. Стоя перед нею, он, подавленный, не мог
сказать ни
слова.
Отпевал Наталью поп Александр — хорошо хоронит, внушительно и глубоко, с чувством, с дрожью в
словах. Идя с кладбища, ласково
сказал мне...
— Нет, — то есть он
сказал, — сконфуженно замялся в
словах Кожемякин.
Он остановился, немного испуганный и удивлённый её возгласом, сдерживая злость; попадья глядела в глаза ему, сверкая стёклами очков, и говорила, как всегда, длинными, ровными
словами, а он слушал её речь и не понимал до поры, пока она не
сказала...
— Не то
слово! —
сказал старик, раскуривая папиросу. — Видите ли: нельзя швыряться людьми!
Кожемякину хотелось спать, но возникло желание прощально подумать,
сказать себе и людям какое-то веское, точное
слово: он крепко упёрся подбородком в грудь, напрягся и выдавил из усталого мозга краткое, обиженное восклицание...
И заговорили все сразу, не слушая, перебивая друг друга, многократно повторяя одно и то же
слово и явно осторожничая друг пред другом: как бы не промахнуться, не
сказать лишнего.
— Я те прямо
скажу, — внушал мощный, кудрявый бондарь Кулугуров, — ты, Кожемякин, блаженный! Жил ты сначала в мурье [Мурья — лачуга, конура, землянка, тесное и тёмное жильё, пещерка — Ред.], в яме, одиночкой, после — с чужими тебе людьми и — повредился несколько умом. Настоящих людей — не знаешь, говоришь — детское. И помяни моё
слово! — объегорят тебя, по миру пойдёшь! Тут и сказке конец.
Была она очень красива, и Кожемякин видел, что она сама знает это. Обрадованный тем, что всё обещает кончиться хорошо, без скандала, тронутый её простыми
словами, увлечённый красотой, он встал пред нею, веско и серьёзно
сказав...
Но скоро он заметил, что между этими людьми не всё в ладу: пили чай, весело балагуря про разные разности, а Никон нет-нет да и собьётся с весёлого лада: глаза вдруг потемнеют, отуманятся, меж бровей ляжет ижицей глубокая складка, и, разведя ощипанные, но густые светлые усы большим и указательным пальцем, точно очистив путь
слову, он
скажет в кулак себе что-нибудь неожиданное и как будто — злое.
Он не знал, что
сказать ей, в душе кипела какая-то муть, хотелось уйти, и было неловко, хотелось спросить о чём-то, но он не находил нужного
слова, смущённо передвигая по столу тарелки со сластями и вазочки с вареньем.
Она звала его к себе памятью о теле её, он пошёл к ней утром, зная, что муж её на базаре, дорогой подбирал в памяти ласковые, нежные
слова, вспоминал их много, но увидал её и не
сказал ни одного, чувствуя, что ей это не нужно, а ему не
сказать их без насилия над собою.
«Надо мне расспросить её, она —
скажет, если умненько», — решил он после
слов Никона.
— Вот,
скажите ему эти мои
слова, — попросила она.
— Что ты мне
скажешь? — услышал он требовательные
слова, очнулся, пощупал грудь и торопливо забормотал...
Кожемякина обидело поведение Фоки, он высунулся из окна, желая упрекнуть мужика, надулся, запыхтел, но не
сказал ни
слова.
Стал читать и видел, что ей всё понятно: в её широко открытых глазах светилось напряжённое внимание, губы беззвучно шевелились, словно повторяя его
слова, она заглядывала через его руку на страницы тетради, на рукав ему упала прядь её волос, и они шевелились тихонько. Когда он прочитал о Марке Васильеве — Люба выпрямилась, сияя, и радостно
сказала негромко...
— Матвей Савельич, примите честное моё
слово, от души: я говорю всё, и спорю, и прочее, а — ведь я ничего не понимаю и не вижу! Вижу — одни волнения и сцепления бунтующих сил, вижу русский народ в подъёме духа, собранный в огромные толпы, а — что к чему и где настоящий путь правды, — это никто мне не мог
сказать! Так мельтешит что-то иногда, а что и где — не понимаю! Исполнен жалости и по горло налит кипящей слезой — тут и всё! И — боюсь: Россия может погибнуть!
— Кто
скажет за нас правду, которая нужна нам, как хлеб, кто
скажет всему свету правду о нас? Надобно самим нам готовиться к этому, братья-товарищи, мы сами должны говорить о себе, смело и до конца! Сложимте все думы наши в одно честное сердце, и пусть оно поёт про нас нашими
словами…
Двое, забежав далеко вперёд, раскачали фонарный столб, выдернули его из земли и понесли впереди похоронного хода по тротуару, гроб и провожатые настигли их, но никто не
сказал им ни
слова, и Кожемякин видел, как они, не глядя друг на друга, положили столб на землю и молча нырнули в туман.
Неточные совпадения
Городничий (с неудовольствием).А, не до
слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь
скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался
словах… И когда я хотела
сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
Осклабился, товарищам //
Сказал победным голосом: // «Мотайте-ка на ус!» // Пошло, толпой подхвачено, // О крепи
слово верное // Трепаться: «Нет змеи — // Не будет и змеенышей!» // Клим Яковлев Игнатия // Опять ругнул: «Дурак же ты!» // Чуть-чуть не подрались!
Я
слово вам
скажу!» // Притихла площадь людная, // И тут Ермил про мельницу // Народу рассказал: // «Давно купец Алтынников // Присватывался к мельнице, // Да не плошал и я, // Раз пять справлялся в городе, //
Сказали: с переторжкою // Назначены торги.
Начальничек нахмурился, // Ни
слова не
сказал.