Неточные совпадения
Матвей знал, зачем люди женятся; откровенные разговоры Пушкаря, рабочих и Власьевны о женщинах давно
уже познакомили его с этим. Ему было приятно слышать, что отец бросил Власьевну, и он хотел знать, какая будет мачеха. Но всё-таки он чувствовал, что ему
становится грустно, и желание говорить с отцом пропало.
С некоторого времени его внимание
стал тревожно задевать Савка: встречая Палагу на дворе или в кухне, этот белобрысый парень вдруг останавливался, точно врастал в землю и, не двигая ни рукой, ни ногой, всем телом наклонялся к ней, точно готовясь упасть, как подрубленное дерево, а поперёк его лица медленно растекалась до ушей
узкая, как разрез ножом, улыбка, чуть-чуть открывая жадный оскал зубов.
Он
становился развязней, меньше заикался, а мёртвые его глаза как будто ещё выросли, расширились и жаднее выкатывались из-под
узкого лба.
Ночами, чувствуя, что в сердце его,
уже отравленном, отгнивает что-то дорогое и хорошее, а тело горит в бурном вожделении, он бессильно плакал, — жалко и горько было сознавать, что каждый день не даёт, а отнимает что-то от души и
становится в ней пусто, как в поле за городом.
Короток зимний день,
уже синий сумрак окутал реку, тают в нём снежные лачуги слободы; распуганные звоном к вечерней службе, улетели по гнёздам птицы с колоколен;
становится холоднее.
Кожемякин замечал, что пожарный
становился всё молчаливее, пил и не пьянел, лицо вытягивалось, глаза выцветали, он
стал ходить медленно, задевая ногами землю и спотыкаясь, как будто тень его сгустилась, отяжелела и человеку
уже не по силам влачить её за собою.
По росту и походке он сразу догадался, что это странноприемница Раиса, женщина в годах и сильно пьющая, вспомнил, что давно
уже её маленькие, заплывшие жиром глаза при встречах с ним сладко щурились, а по жёлтому лицу, точно масло по горячему блину, расплывалась назойливая усмешка, вспомнил — и ему
стало горько и стыдно.
Опять в монастырь, а
уж трудно
стало — в деревне надорвался, в городе избаловался, сердце у меня болит ещё с той поры, как били меня.
— Куда же я пойду? Ты думаешь, они поверили? Как же! Они меня сейчас бить
станут. Нет,
уж я тут буду — вот прикурну на лежанке…
Он усиленно старался говорить как можно мягче и безобиднее, но видел, что Галатская фыркает и хотя все опять конфузятся, но
уже как-то иначе, лица у всех хмурые и сухие, лицо же Марка Васильевича
становилось старообразно, непроницаемо, глаза он прятал и курил больше, чем всегда.
И скоро Кожемякин заметил, что его слова
уже не вызывают лестного внимания, их
стали принимать бесспорно и, всё более нетерпеливо ожидая конца его речи, в конце торопливо говорили, кивая ему головой...
«Завтра же и поеду. Один, так один, не привыкать
стать! Будет
уж, проболтался тут, как сорина в крупе, почитай, два месяца. А с теми — как-нибудь улажусь. Поклонюсь Марку Васильеву: пусть помирит меня с Максимом. Может, Максимка денег возьмёт за бесчестье…»
— Молился я лет полсотни, а безгрешнее не
стал, теперь же помирать мне пора и
уж не замолю я грехов, времени нет!
Я
уж сказала ему: иди, папка, лежи, а когда я уберусь и будет везде чисто, тогда
станем про любовь говорить, иди!
Он никуда не ходил, но иногда к нему являлся Сухобаев;
уже выбранный городским головой, он кубарем вертелся в своих разраставшихся делах,
стал ещё тоньше, острее, посапывал, широко раздувая ноздри хрящеватого носа, и не жаловался
уже на людей, а говорил о них приглушённым голосом, часто облизывая губы, — слушать его непримиримые, угрожающие слова было неприятно и тяжело.
Люба
стала главною нитью, связывающею его с жизнью города: ей были известны все события, сплетни, намерения жителей, и о чём бы она ни говорила, речь её была подобна ручью чистой воды в грязных потоках — он
уже нашёл своё русло и бежит тихонько, светлый по грязи, мимо неё.
— Вон сколько земли оставил впусте! — говорил, начиная сердиться, Костанжогло. — Хоть бы повестил вперед, так набрели бы охотники. Ну, уж если нечем пахать, так копай под огород. Огородом бы взял. Мужика заставил пробыть четыре года без труда. Безделица! Да ведь этим одним ты уже его развратил и навеки погубил. Уж он успел привыкнуть к лохмотью и бродяжничеству! Это
стало уже жизнью его. — И, сказавши это, плюнул Костанжогло, и желчное расположение осенило сумрачным облаком его чело…
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно,
стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Неточные совпадения
Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не
станет! а когда генерал, то
уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
Уж звезды рассажалися // По небу темно-синему, // Высоко месяц
стал. // Когда пришла хозяюшка // И
стала нашим странникам // «Всю душу открывать…»
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и не подумаешь, // Как много люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И
стало перед пахарем, // Как войско пред царем! // Не столько росы теплые, // Как пот с лица крестьянского // Увлажили тебя!..»
— Коли всем миром велено: // «Бей!» —
стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так
уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
— Больно лаком
стал! — кричали они, — давно ли Аленку у Митьки со двора свел, а теперь поди-кось
уж у опчества бабу отнять вздумал!