Неточные совпадения
— Ты его не бойся! — говорил рыжий
человек. — Он это так, со скуки дурит. Он ведь
хороший. И дерутся
люди — не бойся. Подерутся — помирятся.
Есть на Руси такие особые
люди: будто он
хороший и будто честно говорит — а внутри себя просто гнилой жулик: ни в нём нет веры ни во что, ни ему, сукиному сыну, ни в чём верить нельзя.
— Родимый, — шелестел её голос, — ах, останешься ты один круглым сиротиной на земле! Уж ты держись за Пушкарёва-то, Христа ради, — он хошь слободской, да свят
человек! И не знаю
лучше его… Ох, поговорить бы мне с ним про тебя… коротенькую минутку бы…
—
Человек он
хороший, — смущённо сказал Матвей.
Больше всего она говорила о том, что
людей надо учить, тогда они станут
лучше, будут жить по-человечески. Рассказывала о
людях, которые хотели научить русский народ добру, пробудить в нём уважение к разуму, — и за это были посажены в тюрьмы, сосланы в Сибирь.
— Объясни ты мне, Христа ради, что это, как? Вот — ты говоришь —
хороший я
человек и друг тебе, а ты для меня —
хорошая женщина и друг, и оба мы — русские, а ладу — нет между нами: мной желаемое — тебе не надобно, твои мысли — мне не ясны, — как это вышло?
— Погулять захотелось после дождичка?
Хорошее дело! Земля вздохнула, и
человеку надобно…
Вам не поздно учиться, ведь душа у вас ещё юная, и так мучительно видеть, как вы плохо живёте, как пропадает
хорошее ваше сердце, нужное
людям так же, как и вам нужно
хорошее!
Хорошие слова, и утром рано, пока
люди не проснулись, как будто верны они, а дневной жизни — не соответствуют.
На кладбище не взошёл Шакир, зарыли без него, а я, его не видя, испугался, побежал искать и земли горсть на гроб не бросил, не успел. Он за оградой в поле на корточках сидел, молился; повёл его домой, и весь день толковали. Очень милый, очень
хороший он
человек, чистая душа. Плакал и рассказывал...
— Не внушайте
человеку, что он и дела его, и вся жизнь на земле, всё — скверно и непоправимо скверно, навсегда! Нет, убеждайте его: ты можешь быть
лучше, ибо ты — начало всех деяний, источник всех осуществлений!
« — Дело в том, — сказал он сегодня, час назад, — дело в том, что живёт на свете велие множество замученных, несчастных, а также глупых и скверных
людей, а пока их столь много, сколь ни любомудрствуй, ни ври и ни лицемерь, а
хорошей жизни для себя никому не устроить.
Если правда, что только горе может душу разбудить, то сия правда — жестокая, слушать её неприятно, принять трудно, и многие, конечно, откажутся от неё; пусть
лучше спит
человек, чем терзается, ибо всё равно: и сон и явь одинаково кончаются смертью, как правильно сказал горбун Комаровский.
Замечаю я, что всего труднее и запутаннее
люди говорят про бога, и
лучше бы им оставить это, а то выходит и страшно, и жалобно, и недостойно великого предмета.
«Уйду я
лучше», — решил Кожемякин, тотчас же выбрался из круга
людей, не оглядываясь пошёл вниз, по извилистой дорожке между сочных яблонь и густых кустов орешника. Но когда он проходил ворота из сада во двор, за плечом у него почтительно прозвучало приветствие Тиунова, и, точно ласковые котята, заиграли, запрыгали мягкие вопросы...
Нет, ты помоги
человеку одеться достойно званию, вооружи его настояще, дай ему всё, и тогда — он те возместит с
хорошим процентом!
— Я понимаю — он хочет всё как
лучше. Только не выйдет это, похуже будет,
лучше — не будет! От
человека всё ведь, а
людей — много нынче стало, и всё разный народ, да…
— Добра не будет, нет! Когда хорошим-та людя негде жить, гоняют их, — добра не будет! Надо, чтобы везде была умная рука — пусть она всё правит, ей надо власть дать! А не будет добра
людей — ничему не будет!
— Нет, Иван Андреич, неправда! Он и
люди его толка — против глупости, злобы и жадности человечьей! Это
люди —
хорошие, да; им бы вот не пришло в голову позвать
человека, чтобы незаметно подпоить да высмеять его; время своё они тратят не на игру в карты, на питьё да на еду, а на чтение добрых и полезных книг о несчастном нашем российском государстве и о жизни народа; в книгах же доказывается, отчего жизнь плоха и как составить её
лучше…
— Бог требует от
человека добра, а мы друг в друге только злого ищем и тем ещё обильней зло творим; указываем богу друг на друга пальцами и кричим: гляди, господи, какой грешник! Не издеваться бы нам, жителю над жителем, а посмотреть на все общим взглядом, дружелюбно подумать — так ли живём, нельзя ли
лучше как? Я за тех
людей не стою, будь мы умнее, живи
лучше — они нам не надобны…
В городе его боялись, как отчаянного бабника и
человека бесстыдного, в
хорошие дома приглашали только по нужде, на свадьбы, сговора, на именины, как лучшего музыканта.
— Ты, чай, знаешь, — говорил он низким, сипловатым тенорком, — отец у нас был
хороший, кроткий
человек, только — неделовой и пьющий; хозяйство и торговля у матери в руках, и он сам при нас, бывало, говаривал: «Устя, ты дому начало!» А мать была женщина рослая, суровая, характерная: она нас и секла, и ласкала, и сказки сказывала.
— Мужик — умный, — сказал Никон, усмехаясь. — Забавно мы с ним беседуем иной раз: он мне —
хорошая, говорит, у тебя душа, а
человек ты никуда не годный! А я ему —
хороший ты
человек, а души у тебя вовсе нет, одни руки везде, пар шестнадцать! Смеётся он. Мужик надёжный, на пустяки себя не разобьёт и за малость не продаст ни себя, ни другого. Ежели бы он Христа продавал — ограбил бы покупателей, прямо бы и сразу по миру пустил.
Ты, муж, будь для меня
человек лучше других, чтоб я тебя уважала и с гордостью под руку с тобой шла улицей — тогда я баловать не стану, нет!
— Да-а, — не сразу отозвалась она. — Бесполезный только — куда его? Ни купец, ни воин. Гнезда ему не свить, умрёт в трактире под столом, а то — под забором, в луже грязной. Дядя мой говаривал, бывало: «Плохие
люди — не нужны,
хорошие — недужны». Странником сделался он, знаете — вера есть такая, бегуны — бегают ото всего? Так и пропал без вести: это полагается по вере их — без вести пропадать…
— Да ведь разве я тебя обидеть хотел?
Человек он
хороший, несчастный теперь…
— Вот как делаются книги сначала! Какое удовольствие, должно быть, писать про
людей! Я тоже буду записывать всё
хорошее, что увижу. А отчего у вас нет карточки тёти Евгении?
— Да-а… Вот бы ему тоже написать о себе! Ведь если узнать про
людей то, о чём они не говорят, — тогда всё будет другое,
лучше, — верно?
Чтобы до безумия
люди доходили, творя друг другу радость, — вот это уж игра, какой
лучше не придумать, и был бы дьявол посрамлён на веки веков, и даже сам господь бог устыдился бы, ибо скуповат всё-таки да неприветлив он, не жалостлив…
— Братцы! Горожане! Приходят к нам молодые
люди, юноши, чистые сердцем, будто ангелы приходят и говорят доброе, неслыханное, неведомое нам — истинное божье говорят, и — надо слушать их: они вечное чувствуют, истинное — богово! Надо слушать их тихо, во внимании, с открытыми сердцами, пусть они не известны нам, они ведь потому не известны, что
хорошего хотят, добро несут в сердцах, добро, неведомое нам…
Дни пошли крупным шагом, шумно, беспокойно, обещая что-то
хорошее. Каждый день больной видел Прачкина, Тиунова, какие-то
люди собирались в Палагиной комнате и оживлённо шумели там — дом стал похож на пчелиный улей, где Люба была маткой: она всех слушала, всем улыбалась, поила чаем, чинила изорванное пальто Прачкина, поддёвку Тиунова и, подбегая к больному, спрашивала...
На его жёлтом лице не отражалось ни радости, ни любопытства, ни страха, ничего — чем жили
люди в эти дни; глаза смотрели скучно и рассеянно, руки касались вещей осторожно, брезгливо; все при нём как будто вдруг уставали, и невольно грустно думалось, глядя на него, что, пока есть такой
человек, при нём ничего
хорошего не может быть.
— Вот — умер
человек, все знали, что он — злой, жадный, а никто не знал, как он мучился, никто. «Меня добру-то забыли поучить, да и не нужно было это, меня в жулики готовили», — вот как он говорил, и это — не шутка его, нет! Я знаю! Про него будут говорить злое, только злое, и зло от этого увеличится — понимаете? Всем приятно помнить злое, а он ведь был не весь такой, не весь! Надо рассказывать о
человеке всё — всю правду до конца, и
лучше как можно больше говорить о
хорошем — как можно больше! Понимаете?
Неточные совпадения
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда
хорошая. Привозят холмогорские купцы,
люди трезвые и поведения
хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь,
человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам
лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем
лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем.
Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны
хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Осип. Да,
хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я
человек простой».