Старик объяснил ему очень понятно, с жаром. Порою он отплёвывался, морщил лицо, выражая отвращение к мерзости. Евсей смотрел на старика и почему-то не верил в его отвращение и поверил всему, что сказал хозяин о публичном доме. Но всё, что
говорил старик о женщине, увеличило чувство недоверия, с которым он относился к хозяину.
Неточные совпадения
Пьяных он тоже боялся, — мать
говорила ему, что в пьяного человека вселяется бес.
Старику казалось, что этот бес — колючий, как ёж, и мокрый, точно лягушка, рыжий, с зелёными глазами. Он залезает в живот человека, егозит там — и оттого человек бесится.
— Однако тебе это всё равно. И колдун — человек. Ты вот что знай: город — он опасный, он вон как приучает людей: жена у человека на богомолье ушла, а он сейчас на её место стряпуху посадил и — балуется. А
старик такого примера показать не может… Я и
говорю, что, мол, тебе с ним ладно будет, надо думать. Будешь ты жить за ним, как за кустом, сиди да поглядывай.
Стоя у двери, Евсей осматривал жилище хозяина;
старик стоял рядом с ним и
говорил...
Ему стало жалко Раису — зачем она сделалась женою человека, который
говорит о ней дурно? И, должно быть, ей очень холодно лежать, голой на кожаном диване. Мелькнула у него нехорошая мысль, но она подтверждала слова
старика о Раисе, и Евсей пугливо прогнал эту мысль.
Продавая книгу,
старик точно обнюхивал покупателя,
говорил с ним необычно, то слишком громко и торопливо, то понижая голос до шёпота; его тёмные очки неподвижно упирались в лицо покупателя.
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно,
старик указывал дома богатых и знатных людей,
говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как умер,
старик оживлялся и
говорил так, точно дела смерти были самые мудрые и интересные дела на земле.
День этот был странно длинён. Над крышами домов и площадью неподвижно висела серая туча, усталый день точно запутался в её сырой массе и тоже остановился. К вечеру в лавку пришли покупатели, один — сутулый, худой, с красивыми, полуседыми усами, другой — рыжебородый, в очках. Оба они долго и внимательно рылись в книгах, худой всё время тихонько свистел, и усы у него шевелились, а рыжий
говорил с хозяином. Евсей укладывал отобранные книги в ряд, корешками вверх, и прислушивался к словам
старика Распопова.
«Теперь будет
говорить тихонько!» — вспоминал Евсей приёмы
старика.
Говорил он торопливо, приказывая. Когда Раиса села,
старик приподнял очки и подозрительно осмотрел её.
Когда он вернулся домой, там уже сидел чернобородый полицейский чиновник и какой-то седой
старик в длинном сюртуке, а Доримедонт
говорил полицейскому командующим голосом...
— Это тебя не касается, — спокойно ответил
старик. А через несколько шагов добавил тем же тоном: — Если
говорят — был, значит — нет! Уже нет…
Уже через несколько дней жизни с Капитоном Ивановичем Климков ощутил в себе нечто значительное. Раньше, обращаясь к полицейским солдатам, которые прислуживали в канцелярии, он
говорил с ними тихо и почтительно, а теперь — строгим голосом подзывал к себе
старика Бутенко и сердито
говорил...
— Запомните эту, которая смеётся, и
старика рядом с ней! — внятным шёпотом
говорил Маклаков. — Её зовут Сарра Лурье, акушерка, квартирует на Садовой, дом — семь. Сидела в тюрьме, была в ссылке. Очень ловкая женщина!
Старик тоже бывший ссыльный, журналист…
— Экий ты нескладный! Чёрт знает как
говоришь! Ну,
старика нам не надо, конечно. А я живу с двумя товарищами, ко мне тоже неудобно заходить. Давай, уговоримся, где встретиться…
Неточные совпадения
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а
говорит совсем так, как
старик: «Извольте,
говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я,
говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что в комнате,
говорит, немножко темно».
И точно: час без малого // Последыш
говорил! // Язык его не слушался: //
Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Ни с кем не
говорила я, // А
старика Савелия // Я видеть не могла.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, —
говорит летописец, —
старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни:
Переглянулись между собою
старики, видят, что бригадир как будто и к слову, а как будто и не к слову свою речь
говорит, помялись на месте и вынули еще по полтиннику.